Я – Элтон Джон. Вечеринка длиной в жизнь

Предел для меня наступил в предпоследний вечер концертов в Мэдисон-сквер-гарден. В гримерке я объявил группе, что больше не буду гастролировать. Они получат выходное пособие в размере годовой оплаты, но в обозримом будущем никаких турне не предвидится. Выйдя на бис, я промямлил со сцены нечто вроде того, что на некоторое время прекращаю гастрольную деятельность. Правда, произнося эти слова, я сам не понимал, действительно ли хочу этого. С другой стороны, я точно знал: так больше нельзя и у меня не осталось сил бесконечно метаться по миру. Именно это – корень всех моих проблем. Вот почему я так измотан, вот почему у меня не складываются личные отношения, вот почему я так беспредельно несчастен. Я отчаянно убеждал себя в этом, силясь поверить, что все мои беды происходят из-за гастролей.

На самом же деле я никогда не переставал любить живые выступления. Я же с восемнадцати лет на гастролях, и это мое ремесло. И как мне жить без этого? Что я буду делать? Смотреть, как Дерф вешает полки? Слушать, как птица каждые десять минут выкрикивает: «Вон отсюда»?

В общем, когда ко мне в отель приехал журналист из «Роллинг Стоун», я пребывал в глубоких и невеселых раздумьях. Журналиста звали Клифф Яр, и нашего интервью он добивался неделями. Я понятия не имел, что Клифф – гей, открыто и гордо заявивший о своей ориентации, и его главная задача – вывести меня на чистую воду. Не думаю, что у него имелись какие-то политические мотивы: в то время признание себя «другим» уже не воспринималось расшатыванием общественных устоев. Так что, на мой взгляд, он просто охотился за сенсацией.

Позже я узнал, что Клифф заранее разработал детальный план по выуживанию из меня информации. Во время нашей беседы он собирался произнести кодовое слово – сигнал для фотографа выйти из комнаты. После чего Клифф пустил бы в ход всевозможные журналистские уловки, а я бы открыл ему все свои самые страшные тайны. Но претворить хитроумный план в жизнь так и не удалось – я сам все рассказал Клиффу прежде, чем он начал задавать вопросы на интересующую тему. Он спросил, влюблен ли я в кого-то. В тот момент меня вряд ли стоило спрашивать о подобных вещах, если только вы не располагали несколькими часами свободного времени и не испытывали жгучего желания выслушивать долгие стенания на тему моей катастрофической личной жизни. Я ответил, что безуспешно пытаюсь найти единственную любовь, а затем с отчаянием в голосе осведомился: «Неужели отношения нормальных людей с женщинами столь же хрупки и недолговечны, сколь мои с мужчинами?» Журналист посмотрел на меня ошарашенно и – надо отдать ему должное – спросил, не выключить ли магнитофон. Я отказался. К черту. Публичное признание себя геем уже не казалось мне великим событием. Все в моем окружении давным-давно знали, кто я, и приняли это. В музыкальной индустрии всем известно о нашей давней связи с Джоном Ридом. Да и для самого Клиффа Яра мои слова не должны были стать таким уж откровением, тем более что я уже успел ему рассказать о том, как нас с Дивайном не пустили в «Криско Диско». Косвенные доказательства налицо: я пытался прорваться в гей-клуб, названный в честь самого известного анального лубриканта, да еще в компании знаменитого трансвестита.

Он спросил, бисексуал ли я, и я ответил утвердительно. Можете не верить, но я и в самом деле вступал в связи с женщинами – и до нашего разговора с Клиффом Яром, и после. Он спросил, были ли мы когда-нибудь парой с Берни, и я ответил отрицательно. Всплыло имя Джона Рида, и я ушел от ответа: сказал, что у меня никогда и ни с кем не было серьезных отношений. Не мое это дело – впутывать кого бы то ни было в сенсационные расследования журнала «Роллинг Стоун». Я объявил журналисту, что, на мой взгляд, кто угодно может заниматься сексом с кем угодно. «Только, пожалуйста, не с козами, это уже за гранью», – до-бавил я.

В этот самый момент дверь приоткрылась, заглянул Джон Рид и осведомился, все ли в порядке. Не знаю, было ли то совпадение или Джон подслушивал под дверью, охваченный паникой. Когда же я начал отпускать шутки про скотоложство, он не выдержал и сунул голову в комнату. Возможно, он тоже считал, что секс с козами – нечто за гранью. Я сказал Джону, что все нормально. Так оно и было. Я не волновался, не чувствовал гордости или облегчения – ничего такого, чем обычно сопровождается публичное признание. По правде говоря, я вообще ничего не чувствовал. Переживания по поводу собственной сексуальности и о том, что подумают о ней люди, я оставил далеко позади. Мне было все равно.

Мне, но не моему окружению. Никто ничего не высказывал мне в лицо. Не осмеливались – может, из-за уважения к деньгам, которые я заработал, может, из боязни нарваться на знаменитый темперамент Дуайтов, вспышка которого могла положить конец и сотрудничеству, и приятельским отношениям. Но когда статья вышла, Джон Рид и представители американского лейбла, с которым я тогда работал, сильно встревожились, опасаясь, что откровения, высказанные в интервью, разрушат мою карьеру.