Я еще жив. Автобиография

Однако я не пил постоянно. Жизнь потихоньку нормализовывалась, я забирал детей из школы, и они оставались у меня на длинные выходные или на каникулы. Поэтому у меня все еще сохранялось одно обязательство – я должен был водить машину. Но если я не выполнял его, то Ника и Мэтта забирала неутомимая Линдси Эванс. Она в течение долгого времени была няней наших детей, хотя она вряд ли ожидала, что ей придется возиться с тремя мальчиками.

Так прошли мои следующие несколько лет – жуткий алко-отпуск иногда прерывался из-за какой-нибудь работы или поездок в Нью-Йорк к Дане. Ожидая получить предложения из Бродвея, я приобрел квартиру на Сентрал-Парк-Уэст, и мы проводили там много времени или выходили из дома, чтобы посмотреть новые шоу или поужинать. Я никогда не скрывал того, что мы с Орианной не должны были разводиться. Казалось, что Дана понимала это.

Затем в мае 2012 года Орианна сообщила мне, что переезжает в Америку. Это было как гром среди ясного неба. У нее был новый муж, и они хотели начать все с чистого листа. Они думали о переезде в Лос-Анджелес. А я подумал: «Так, одну секунду».

Я сказал: «Вы не поедете в Лос-Анджелес. Я не буду снова летать по десять часов, чтобы увидеть своих детей». Орианна знала, как никто другой, что мне уже приходилось дважды мириться с тем, что моих детей увозили от меня настолько далеко (Джоули и Саймона забрали в Ванкувер, а Лили – в Лос-Анджелес).

Я сказал: «Я буду бороться за них».

Но Орианна просмотрела документы о разводе и сказала: «Юристы говорят, что ты не имеешь права».

Итак, они решили переехать и, «к счастью», выбрали Майами. Этот город находился в нижней части Северной Америки, но хотя бы на востоке – поближе к Европе. Могло быть и хуже.

Лето 2012, и дети пока еще были в Швейцарии. Я страдал от ужасной боли в желудке, и меня отвезли в клинику Женолье. Диагноз доктора Луазо был четким и незамедлительным: из-за постоянного употребления алкоголя у меня развился острый панкреатит и мне нужно было как можно скорее ехать в университетскую клинику Лозанны. Мне нужно было бросить пить и вылечиться от алкоголизма, а в той больнице условия для людей в моем состоянии были лучше.

Мое «состояние» явно вызывало обеспокоенность у специалистов: они хотели сразу же отправить меня в отделение интенсивной терапии в Лозанне, поэтому меня перевезли на вертолете больницы. Я пробыл там, как мне казалось, вечность. Время тянется очень медленно, когда под рукой нет бутылки.

Формально это не была реабилитация (а когда у тебя серьезные проблемы с алкоголем, ты становишься экспертом в таких нюансах – «я же выпил только один стаканчик…»). Но по настоянию Линдси, Даны и Тони я оказался в реабилитационном центре, что не вызывало у меня особого энтузиазма. Мне не нужна была реабилитация. Я мог просто остановиться. И я действительно останавливался – несколько раз. Я очень хорошо научился останавливаться. Но еще лучше я научился начинать все заново.

В отделении интенсивной терапии университетской больницы меня подключили ко множеству мигающих, пикающих аппаратов. Но даже лучших технологий в городе могло быть недостаточно: моя поджелудочная железа вот-вот должна была отказать, и я, казалось, приближался к смерти.

Интенсивная терапия была ужасной. У меня было много кошмаров из-за слишком сильных препаратов. Я не мог пошевелиться из-за кабелей и проводов, торчащих из моего носа, шеи и пениса – во мне был катетер. К счастью, обошлось без калоприемника, но мне, скажем так, весь процесс давался с трудом. Поход в туалет причинял сильную боль, и мне приходилось справляться со своим унизительным положением – я лежал в отделении, а не в своей собственной комнате, – когда я с болью и ужасом тащил за собой огромную порцию спагетти из самых разнообразных проводов, торчащих почти из каждого моего прохода.

Но это еще не самое худшее. Самым худшим было то, что я был связан по рукам и ногам в больнице, пока Ник и Мэтт уезжали из Швейцарии в Майами. Я даже не мог попрощаться с ними. В день отъезда они выходили из дома в четыре часа вечера, чтобы успеть на самолет. Но Орианна четко сказала мне: «Ты не увидишься с детьми, пока ты в таком состоянии».

Мои сыновья уезжали из страны – эмигрировали, – а их отец даже не попрощался с ними.

Мое сердце разрывалось на части от боли и чувства вины, но я по крайней мере не ощущал реальной боли: на меня действовал морфий. Сестра, пожалуйста, можно мне еще?

«Вам больно?»

«Да, немного».

«Хорошо».