гих стран и за счет нашей страны совершил экзотическую поездку и разбогател. Ему мало
было денег...» 26
Мало было
Так видел чехов и их проблемы Верховный главнокомандующий, посы-
лая одну из крупнейших армий мира брать Прагу. Ганзелке выдали дипло-
матический паспорт и через две недели после ввода войск предложили вы-
ехать с семьей в Стокгольм в качестве экономического советника посоль-
ства. Прибыв к месту работы, он написал руководству страны «письмо с
просьбой подумать об этом назначении еще раз и в любом случае постарать-
ся вернуть меня на родину быстрее. Не хочу в это сложное для родины время
находиться за рубежом. Я привык сам отвечать за все, что делаю и говорю.
Мое место сейчас в Чехословакии». И предупредил, что если через четыре
месяца, до 31 января 1969 года, его не вернут, «я вернусь по своей воле и бу-
ду готов за это нести ответственность. Дней за десять до истечения этого
срока, где-то в двадцатых числах января, я получил известие, что мне разре-
шено вернуться в Прагу» 27.
Как бы все ни складывалось, у него есть дом и письменный стол. Он не
представлял, в каком окажется положении, когда к власти придут Гусак, за
ним Якеш, и начнется массовая чистка партии. Судьба каждого, его работа,
будущее детей, благополучие семьи будет зависеть от ответа на единствен-
ный вопрос: ввод советских войск – интервенция или братская помощь? Это
же так просто. Но в 1970 году «неправильно» ответят около 500 тысяч ком-
мунистов; Ганзелка и Зикмунд в их числе.
Пока Ганзелка работал в Стокгольме, Зикмунду позволили вылететь на
пять-шесть недель в Коломбо, дособрать материал для рукописи о Цейлоне.
Они с Ганзелкой писали ее последние годы, книга была близка к заверше-
нию. Я узнал об этом из почтовой открытки-фотографии с празднично
убранными лобастыми слонами.
Открытка М.Зикмунда в Иркутск (2 февраля 1969 г.)
В апреле 1969 года Зикмунду позвонит премьер-министр Олдржих Чер-
ник, пригласит к себе на дачу. Черник был в рабочих сапогах и совсем не по-
хож на себя, каким выглядел на портретах. «Знаешь, ситуация изменилась, о
делах поговорим в другой раз», – сказал он, извиняясь. На даче появились
Дубчек и Смрковский. «Это был последний день активной работы Дубчека, –
будет вспоминать Зикмунд. – Через два или три дня его снимут и направят
послом в Турцию, но я об этом не имел представления, чувствовал только,
что все трое напряжены. Лицо Дубчека было белым и рыхлым, как размоло-
тое зерно. Видимо, уже знали о скорой развязке. Дубчек взял мою руку и
сравнил со своей: “Откуда ты приехал, весь такой черный, как из Африки?”
Позавчера, отвечал я, прилетел из Коломбо. И стал рассказывать о диких
слонах. Все трое слушали с интересом; это был другой мир, о котором они
ничего не знали. Я нашел предлог распрощаться и оставить их одних» 29.
Три последующих года я не имел представления, что с Ганзелкой и
Зикмундом. Звонил и звонил в Прагу и Готвальдов (Злин), слышал заучен-
ный ответ чешских телефонисток: «Извините, номер не отвечает». Письма
возвращались как не доставленные, большинство исчезало без объяснений.
Имена путешественников как ветром сдуло со страниц газет, и я радовался
редким случаям, когда какой-нибудь обозреватель, пусть неизвестный, из
«нормализаторов», по инерции в статье называл их имена в ряду «чехосло-
вацкой контрреволюции», притаившейся в подполье или бежавшей на Запад.
Все-таки надежда, что живы.
Изумляли, прилетая в Москву, чехословацкие журналисты, в большин-
стве неизвестные и самодовольные; на вопрос о путешественниках, что с
ними, они пожимали плечами, извиняясь, что впервые слышат эти имена,
торопились распрощаться и больше не попадались на глаза.
В бессилии узнать, что происходит, я уже впал в отчаяние, как вдруг
оказалось, что из вороха моих почтовых отправлений каким-то невероятным
образом одно все-таки попало к Ганзелке, и в Иркутске я получаю ответ, как
будто ничего за эти годы не случилось, словно последними вестями мы об-
менялись неделю назад.
Письмо И.Ганзелки в Иркутск (10 января 1972 г.)