Я это все почти забыл

лизм с демократией, заразительная для способных мыслить, не привела к

краху кремлевских устоев.

Эти дни нас кружили, как в карусели, когда мелькают дома и лица, все

время новые, и присмотреться не успеваешь, и вывалиться невозможно.

Поехали электричкой в Переделкино на дачу к Евгению Евтушенко; по-

эт был в возбуждении от недавнего случая, когда на заседании Съезда

народных депутатов СССР инвалид афганской войны с открытым милым ли-

цом, опираясь на костыли, с трудом поднялся к трибуне и под дикий одобри-

тельный рев части зала стал грубо отчитывать академика Сахарова, перед

этим призвавшего депутатов потребовать от властей вывода войск из Афга-

нистана. Андрей Дмитриевич сидел в зале, опустив голову на грудь. «Хотите

послушать?» – поэт взял со стола стопку исписанных листков. «Эх, “афганец”,

запутанный малый, / сам распутайся и припади / к этой вдавленной больше,

чем впалой, / к этой совестью полной груди…»

У поэта сидели до вечера, а следующий день снова носились по городу,

по семинарам и диспутам демократических партий, объединений, движений,

горячо спорящих друг с другом. Везде обсуждали разгон демонстрации в

Тбилиси войсками Закавказского военного округа, забастовку шахтеров Куз-

басса, бои в Нагорном Карабахе и Абхазии… Все чувствовали, как нарастает

недовольство властью и падает ее престиж, вернее, то немногое, что от пре-

стижа оставалось. Яростное неприятие номенклатуры, ее дразнящих, оскор-

бительных для большинства привилегий объединило сторонников западной

ориентации и сторонников обновления социализма. Никто не называл вслух,

но все подразумевали чехословацкий вариант. Четверть века идея добира-

лась из Праги до Москвы.

– Завидую, – говорил Иржи, когда мы присели перевести дух у памятни-

ка Пушкину, – «интернациональная помощь» вам не грозит. Во всяком слу-

чае, с чехословацкой стороны…

Самой большой радостью для Иржи были часы, проведенные у Анны

Алексеевны Капицы и ее сыновей на Ленинском проспекте и на Николиной

Горе. Со стороны могло показаться, какие странные люди в этой ученой се-

мье, о каких-то пустяках ведут речь, не могут наговориться. И это была бы

правда, с тем единственным уточнением, что этим людям было счастье по-

нимать друг друга взглядами, недомолвками, паузами, выражающими боль-

ше, чем способны слова.

Зашла речь об отношении Петра Леонидовича к социалистической

идее. Анна Алексеевна заметила, что все дело в том, в каких этот строй руках.

Для Петра Леонидовича новый строй был ключом к каким-то неизвестным

прежде возможностям жизни, но было опрометчивым вслед за крупной ин-

дустрией, железной дорогой и т.д. все остальное хозяйство тоже передать в

управление государству. Ошибки очевидны, однако трудно сказать, они от

системы или от того, как она у нас получилась. Часы в обществе Анны Алек-

сеевны Иржи Ганзелка относил к самым счастливым в жизни.

Петр Леонидович скончался 8 апреля 1984 года, за три месяца до своего

90-летия.

За день до отлета Иржи из Москвы мы поехали на Новодевичье клад-

бище. У ворот купили цветы и пошли к могиле. Кто знал, что двенадцать лет

спустя рядом будет похоронена Анна Алексеевна.

Письмо в Москву (31 июля 1989 г.)

…Ленька, после трех суток, когда я спокойно занимался подробными заметка-

ми, все стало на свое место, по душе и по совести стало хорошо. При твоей огромной

помощи (это я всегда буду на любых обстоятельствах с удовольствием повторять

«слово в слово», как уже напечатано), выполнилось намного больше желаний, чем

можно было ожидать. Как я уже написал ААК 24: выразить только глубокую, искрен-

нюю благодарность, это совсем мало. Ты естественный друг навсегда, не только

мой и Мирослава.

Юлианка целует. С радостью брала в руки твой подарок, очень понравился. Не

удастся ему полежать в шкафу как реликвия. Он будет сопровождать ее в нашей

деревенской жизни. Ты отлично подлечил тоску шестнадцати длинных для нее су-

ток. Спасибо, Ленька! Теперь насчет твоей поездки в Карловы Вары. Здесь, при до-

машнем столе и в домашних обстоятельствах я не могу представить себе, как ты