Я - гнев

Даниэля привели к нему где-то в восемь вечера. Загонщики бесцеремонно откинули полог палатки и втолкнули Даниэля внутрь. Один из загонщиков ухмыльнулся, обнажив кривые гнилые зубы. Его зловонное дыхание сразу распространилось по всей палатке. Перед уходом он пнул Даниэля в бок.

Выглядел Даниэль неважно.

— Боже мой, чувак! — воскликнул Мейсон, склоняясь над ним. — Что эти ублюдки с тобой сделали?

— Пригласили на ужин, — ответил Даниэль. — Немного рассердились, когда я отказался. Видимо, мне стоило бы поучиться правилам этикета.

Мейсон подавил смешок.

У Даниэля шла из носа кровь, щека раздулась, но в целом его лицо не сильно пострадало. Он медленно поднялся и сел, охнув и схватившись за живот. Темные глаза Даниэля на миг застыли, когда он скривился от боли. Мейсон заметил, что на лодыжке у него нет браслета.

— Держи, — сказал. Мейсон. Он протянул Даниэлю рулон туалетной бумаги. Незадолго до этого к нему зашел Чаплин и принес миску, чашку, туалетную бумагу — все, что было нужно для выживания. По всей видимости.

— Они наняли каких-то бандюганов, — сказал Даниэль, отмотав немного бумаги и промокнув нос. — Все было как в плохом кино. Меня отвели в темную комнату. Привязали к стулу. Не хватало только лампочки над головой. Грудь мне здорово помяли, но лицо портить не стали. Наверное, поняли, что иначе я не смогу клеить девушек. Но не думаю, что в ближайшее время смогу заниматься спортом.

— Какой же ты все-таки клоун, — заметил Майкл.

— Только с тобой, — сказал Даниэль, осматриваясь. — А ты не знал, турист? С Ариес я никогда не дурачусь. Она думает, что я самый серьезный парень на свете. Интересно, почему так? Может, у меня раздвоение личности?

Мейсон нахмурился. Может, Даниэля в свое время приложили головой о стенку. Было трудно судить.

Даниэль помолчал, вглядываясь в лицо Мейсону.

— Она ведь тебе нравится, — сказал он.

— Кто?

— Ариес, тупица.

Мейсон ничего не ответил. Он не хотел ввязываться в этот разговор. Ариес он не собирался обсуждать ни с кем, тем более с Даниэлем.

— Это же очевидно, — продолжил Даниэль. — Когда я ее упоминаю, у тебя на лице появляется это дурацкое выражение. Но, может, оно и к лучшему. Ты ей куда больше подходишь, чем я. Ты честный парень, Дауэлл.

Мейсон взял миску с кружкой и встал:

— Пойду за едой. Тебе что-нибудь принести?

— Нет, не нужно, — сказал Даниэль, снова скривившись. Он прилег и подложил под голову грязное одеяло. — Не думаю, что мне удастся удержать еду в желудке. Лучше посплю.

Мейсон пожал плечами и вышел.

Почти все покинули палатки и направились на кухню, где несколько пленников приготовили что-то умеренно съедобное. Над костром висел огромный котел, и длинноволосая женщина наливала каждому немного капустного супа. Рядом с ней стоял человек, который раздавал хлеб. Больше ничего не было — даже соли и перца. Возле длинных столов стояло ведро, и люди кружками зачерпывали из него воду.

Большинство детей и женщин уже сидели и ели. Поскольку столовых приборов не было, они отхлебывали суп через край или вылавливали из него капусту пальцами и хлебными корочками. В очереди остались только мужчины. Мейсон пристроился в конец. Он заметил Чаплина, но тот стоял довольно далеко, спиной к Мейсону, и с кем-то разговаривал.

Потом Мейсон заметил кое-кого еще.

В один миг с него слетела вся сдержанность.

Мейсон сам не заметил, как уронил кружку и миску, не заметил, как растолкал несколько человек, пробиваясь вперед. Но когда он остановился перед непомерно высоким парнем, замахнулся и со всей силы засадил ему кулаком в челюсть, он отдавал себе полный отчет в своих действиях.

Со всех сторон послышались крики. Кто-то рванулся к Мейсону, кто-то, напротив, от него. Его схватили сзади, но Мейсон вывернулся.

— Подонок! — прохрипел Мейсон.

Долговязый парень дважды моргнул. Он ничего не сказал — только шагнул вперед и завел руки за спину.

— Ударь еще, — попросил он.

Мейсон ударил. Потом еще и еще раз — пока остальные пленники наконец не оттащили его в сторону, орущего и пинающегося.

В лагере не было льда, но кто-то добрый обмотал Мейсону руку холодной мокрой тряпкой. Сломанные пальцы пронзала боль, но Мейсон старался не обращать на нее внимания. Не лучшая идея — бить кого-то поврежденной рукой. Судя по ощущениям, он себе только навредил.

Он ушел. Бросил меня. Бросил нас.

В голове у него звучал голос из прошлого.

Пол.

Высоченный индеец молча сидел за столом напротив него. Им дали поговорить наедине, но далеко не отходили — на случай, если у Мейсона снова сорвет резьбу.

Но он уже остыл. Приступ слепой ярости кончился, и теперь Мейсон сидел, положив руку в карман и поглаживая здоровыми пальцами пузырек с песком. В последний раз он разговаривал с Полом в Банфе — тот рассказывал историю об индейском воине, который любил одну-единственную женщину, но оставил ее. Потом Пол, не говоря ни слова, прокрался наружу и ушел, бросив Синичку одну. Ладно, не одну, а с Мейсоном — но без лучшего друга детства.

— Когда она умерла?

— Вскоре после твоего ухода, — ответил Мейсон. — Мы успели добраться до Хоупа.