Я и Путь in… Как победить добро

В те годы, когда стихами он оккупировал Родину, он был самым светлым оккупантом, возведшим в ранг жизненной доктрины активную любовь ко Всему Сущему.

Но иные его стихи, чтение их — пытка. Например, «А, собственно, кто ты такая?!» Или агитки, отзывающие газетной краской. Или выводящие из себя отчеты о поездках по миру, якшании с президентами, поэтами, портовыми шлюхами. В течение одного стихотворения ЕЕ способен пережить озарение и шмякнуться в жижу непроходимой банальщины.

Но от его давних строчек про любовь многие его коллеги завистливо облизываются и по сию пору; он умел писать так, чтобы воображение воспламенялось в секунду.

До момента, пока не начинал рассказывать про бесконечных жен; рассказы, исполненные прямолинейного, как армейский мой старшина, нарциссизма.

Или недавнее стихотворение на смерть Вацлава Гавела, тоже превращенную в повод для солипсического монолога.

По части агиток большего мастера не то, что у нас — в мире не сыщешь. При его умениях, которых веер, такие прямолинейные стишки писать — ну, не знаю. Это как в воздушный мадригал вклеить марочку обесцененных словечек.

Но там, где важны мельчайшие детали, ЕЕ неизменно бесподобен. Ранний ЕЕ — изрядный сочинитель, тогда как его поздние писания обвисают дряблыми, старческими мышцами.

Он разом тончайший лирик и скуловоротный резонёр; иногда кажется, что он горячим дыханием стихов нежных способен растопить лед времени — что он медленно и неумолимо погружается в безумие.

…Но прочтите роман «Не умирай прежде смерти» — и Вы простите ему даже ячество и неискоренимую любовь к корневой рифме!

Любовь к нему не умрет прежде смерти. Эта любовь отпускает все грехи: Он сам этому учил.

Евтушенко. «На смерть Вацлава Гавела»

Теперь все не верят политикам на слово,
Не зная, что тайно у них на уме.
Но люди поверили в Гавела Вацлава,
Спасшего право на слово в тюрьме.
И рядом с примазавшимися нуворишами
К его могиле придут в этот день.
Тень Сахарова, что-то не договорившая.
И Палаха не догоревшая тень.
Всегда оккупация — ложь аморальная
К могиле придет, себя сам не простя.
Танкист, застрелившийся где-то в Моравии,
Нечаянно там раздавивший дитя.
И восемь отважных с коляскою детскою
Придут на могилу, плакаты неся.
Моя телеграмма, наивная, дерзкая,
Туда прилетит, пожелтевшая вся.
Рос я вблизи нумерованных ватников,
Двух арестованных дедушек, внук.
Мир я ушами, глазами ухватывал,
И у ноздрей на свободу был нюх.
Песню поймал среди вьюжного воя,
В ближнем Гулаге ее не забыть.
Сбейте оковы, дайте мне волю,
Я научу вас свободу любить.
Свобода. Успели вовсю измарать ее,
Словно одну из обманутых дур,
Ловко притворные демократии
Тот же скрытый подвид диктатур.
Как нам бациллы бесправия вывести?
Кто в человечестве полностью чист?
Где государство сплошной справедливости,
Кто нас достоин свободе учить?
Как вырабатывать совести правило,
Где вне законов, вражда и война.
Вот что у края могилы Гавела,
Чехия думает, и не одна.
Столько уж лет мы без Гитлера, Сталина,
А на планете всё не путем.
Знаем, что надо свободу отстаивать,
Кто нам подскажет, что делать потом?

Я схожу с ума, когда слушаю Тину Тёрнер

И женщина и мужчина, видно по всему (и слышно), затеяны были природой не для мелкой суеты, смоделированы были для великих дел; они и не отдали себя во власть пошлой суеты, дел много великих наделали и делают.

И о мужчине и о женщине поется в песне: «Будет буря, мы поспорим и поборемся мы с ней».

Но у обоих есть свои Песни.

И оба они всю жизнь сохраняли свои Лица.

Один поет «А я в Россию, домой хочу, я так давно не видел маму» (и покажите мне урода, у которого не сжимается сердце на этой строчке).