Я, Яромир Гулливер

Каждое лето для деревенской молодежи было радостным и помнилось долгие годы как время в заповедном окоеме родного края, любви ближних, надежд и мечтаний о счастье. Валдайская довоенная, смиренная в колхозном укладе, советская деревня раскинулась на раздолье Валдайской возвышенности. Край озерный, текли ещё полноводные и чистые реки, не задушенные бездумным тотальным осушением болот и торфяников — питающих их водных «аккумуляторов». Кругом, куда не глянь — ухоженные поля. Вечером — звон бОтало и приветственный рёв возвращающихся с пастбищ коров, затем, после дойки — звуки гармошки и живого пения. Утром — перекличка петухов. И даже сохранялись традиционные совместные праздники «из прошлого» за общим составным столом на поляне, всегда в дни бывших «престольных» у каждого села. За столом много пели, а после — танцы под аккомпанемент гармониста, обычно кадриль. Парни присматривали невест, да, многие их выбрали уже с детства, ещё в школе или по-соседству. Так было и у Павла. Его Варя жила неподалеку, давно согласилась стать Яковлевой, принять его фамилию, соединить два их рода, не примирившихся, как Монтекки и Капулетти с времен Гражданской и коллективизации. Варя жила с матерью и дедом в небольшой наклонившейся избенке в два окна. Их бывший просторный, рубленный двухэтажный с мезонином дом, построенный еще отцом со своим братом, колхозники определили под деревенский клуб. Отца по очередному, полученному в район «лимиту», расстреляли в Чудово. Там деловито трудились за этим занятием, невесть откуда взявшиеся, «заготовители страха» для светлого будущего страны. Семья Павла коллективизацию приняла, поучаствовали в этом «наведении порядка», да, он и сам недоумевал, разве возможно по другому? Но, вот Варю, ему почему-то постоянно хотелось защищать, оградить от разлома прошлого старших, окутать заботой и нежностью. Шел 38-й год, ему предстояло отслужить три года, повестку получил накануне. Она дождется его, сомнений не было. Не знал он тогда, что окончательно вернется в родную деревню только спустя долгих 8 лет. Вернётся почти один из многих сложивших головы односельчан. Узнает, что Варя с его трёхлетним сыном, которого он так не увидит, погибнет под очередной бомбёжкой в 42 году.

Сейчас же Павел думал только о счастье быть вместе, растить детей, дождаться внуков.

На речке с запрудой работала водяная мельница, поскрипывали жернова. Под навесом рядом с напольными весами стояли мешки с мукой, благоухая свежемолотым зерном и отрубями. Мешки развозили на подводах. И лошади, чуя этот аромат многотысячелетней человеческой цивилизации — аромат сытости, похоже, трудились с удовольствием, будто почти «за так». Тогда этой мукой отоваривали колхозные трудодни, зарплату крестьянам не платили.

У деревенского пожарного пруда было гусиное царство. Гуси бродили и по улицам, агрессивных индюков, бывающих также тут, дети побаивались и сторонились.

На высоких гнёздах без устали выкармливали потомство аисты. После очередного скашивания зерновых они важно, не боясь, вышагивали по стерне, подбирая остатки колосков. Ведь их за это никто «не сажал». А по одной сельской легенде аист ночью, постучав в окно клювом, разбудил жильцов загоревшегося дома и спас им жизни. Подросткам, тогда прививали почтение к этим красивым птицам.

В кузнице стучали молотки. Подковать лошадь, изготовить ободы на тележные колёса, обручи для деревянных бочек, петли на ворота, да и несложный ремонт сельхозтехники — всё это запросто, как и много веков назад. Кузнец оказался местным Кулибиным, изобретателем. В его потёртой коленкоровой тетради были собраны эскизы и описания более 60 собственных «изобретений» (конечно, более точно, рацпредложений). Многие агрегаты стояли уже в металле вдоль забора. Особенно гордился «окучничком», навесным устройством для эффективного механизированного окучивания картофельных ростков на грядах. Из старых списанных агрегатов собрал и вездеход-болотоход для выездов в лес за клюквой. Капот был сделан из старого оцинкованного корыта. Когда-то и он в молодости был гармонистом, но руки стали уже не те. И только изредка вытаскивал из-под кровати завёрнутую в ткань тульскую, ручного изготовления, гармонь, клал себе на колени и ласково гладил шершавыми ладонями. Потом убирал её обратно.

Они с Варей часто забегали и к старой, похоже, давно одинокой соседке. Та всегда угощала томленными в печи сладкими, как цукаты, кусочками свеклы. Эти дольки были словно конфеты-тянучки. В избе на стене висели оправленные в рамки уже выцветшие фотографии ушедших близких. Мерно тикали часы-ходики с гирей в виде еловой шишки на цепочке. На полке печи для очередного ремонта в рядок стояли несколько пар ветхих, сильно выношенных валенок.