Я иду искать

Никто не стал спрашивать, что означали его слова. Максиму теперь уже было не по себе от непривычной серьёзности и даже какой-то подавленности обычно носившего легкомысленную и насмешливую маску Сергея, Вадим же просто не мог заставить себя заговорить с тем, кого он слишком хорошо помнил склонившимся над растерзанным трупом.

На этот раз Сергей вёл нормально, почти медленно по сравнению с предыдущей сумасшедшей гонкой. Через несколько минут они затормозили недалеко от станции заправки.

— Макс, купи у них пару канистр бензина. Не спрашивай… у меня нет сил объяснять. Ты сам поймёшь, скоро. — Он поднял на Максима опустошённый взгляд. — Поверь, пожалуйста.

Когда Максим вернулся с канистрами, они снова двинулись по шоссе. Теперь Сергей держал привычную, не больше ста двадцати километров, скорость. Казалось, из него ушла какая-то сила, дававшая ему власть над машиной, заставлявшая простой «Фольксваген» с лёгкостью побивать все рекорды «Формулы-1».

Через некоторое время они съехали с шоссе на разбитую грунтовую дорогу, машину то и дело подбрасывало на ухабах, а временами казалось, что они вот-вот перевернутся или застрянут в очередной яме. Спустя несколько минут показался невысокий обрыв, под которым блестела вода. Сергей остановил машину.

— Выходим.

Максим, не говоря больше ни слова, выбрался из машины и, поймав быстрый взгляд Сергея, достал канистры. Когда же Вадим последовал его примеру, уже отошедший на несколько шагов Сергей обернулся, едва не заставив Вадима попятиться обратно.

— Держи при себе свои эмоции, — произнёс Сергей. Его тон не соответствовал произнесённым словам, голос звучал мягко и даже сочувственно, и от этого Вадиму стало ещё хуже. Он с удивлением поймал себя на том, что человеческие черты в этом существе почему-то пугают его больше, чем недавно виденная им мерзкая сцена, а уж доброжелательность с его стороны казалось и вовсе невыносимой.

Сергей с Максимом подошли к краю обрыва и теперь рассматривали что-то внизу. Когда Вадим решился приблизиться, они уже начали спускаться по невысокому песчаному склону. На узкой полоске пляжа, возле самой воды, стояла машина, та самая, уже знакомая Вадиму белая «Вектра», на которой скрылись двое уцелевших парней. Помятая, с распахнутыми искривлёнными дверцами, машина выглядела так, будто сорвалась вниз с ухабистой дороги, и Вадим подумал, что, скорее всего, так оно и было.

Опередившие его мужчины уже стояли возле «Вектры». Вадим видел, как Максим хотел подойти ближе, но Сергей придержал его за руку, и теперь они неподвижно стояли в нескольких шагах, глядя на что-то в салоне. Вадим догадывался, на что, и не мог заставить себя подойти к ним.

Максим смотрел на два скорчившихся между сиденьями трупа, пытаясь свести воедино всё, что он узнал и увидел сегодня. На телах не было заметно ничего, что говорило бы о том, что эти двое стали жертвами голода вампира или погибли, когда машина сорвалась с обрыва — ни капли крови, никаких ран или ссадин. Но их лица… Застывшие в предсмертной судороге приоткрытые губы, вспухшие вокруг подёрнувшихся мутной плёнкой глаз посиневшие отёки, тёмные пятна на коже…

— Чума, — тихо произнёс Сергей.

Оброненное короткое слово не произвело на Максима того впечатления, которое, судя по тону, ещё имело власть над Сергеем, внезапно проведя между ними ещё одну границу на смену той, которая, казалось, уже почти размылась, — границу, разделяющую человека двадцатого века, воспринимающего чуму скорее с отвращением, чем со страхом, и того, для кого ужас эпидемии всё ещё оставался частью его реальности, пусть и прошлой, но намертво запечатлённой в застывшей памяти.

Чума — слово, более привычное для Максима в его переносном значении, но… Ему внезапно пришло в голову: а что, если эта болезнь и впрямь станет реальной гостьей сейчас? Век — веком, но учитывая её смертоносность, скорость течения и лёгкость, с какой она передаётся… Максим вспомнил, что происходило с лицом того человека на шоссе.

— Сергей, тот… тот самоубийца… что происходило между вами?

— Он пытался меня уничтожить.

— Я видел это, но… как?

— Мы с ним оба принадлежим иному миру — он в большей степени, я — в меньшей. Поэтому то, что происходит между нами, происходит не совсем здесь. Переход ночи в день открывает границу ещё и между двумя мирами, ты знаешь об этом. И то, что случилось, случилось на этой границе, а ты видел лишь физическое отражение происходящего.

— Но что он сделал?