Олег недоуменно поднял бинокль. Чубатов как-то странно пугал Гоймира. Души умерших славян для нового воплощения в людях своего племени поднимаются в вир-рай по мосту-радуге. Тем, кто в жизни делал немало зла, помогает идти Прародитель — живое существо, давшее начало племени. Но если человек совершил, запредельное Зло — мост подламывается, и сквозь царство Озема и Сумерлы проваливается преступник законов Права еще ниже, в безвозвратное царство Кощея... Но...
— Не стреляйте! — закричал еще кто-то через усилитель. — Никому не стрелять! Никому!
— Они что, крезанулись всем коллективом?! — зарычал Олег. — Как не стрелять?!
— Он прав, — не отрываясь от своего бинокля, ответил, как огрызнулся Йерикка. — Протри стекла!
А по всей линии обороны уже слышались крики, ругательства и проклятья...
...Горные стрелки — не хангары, славяне, хоть и с юга!!! — наступали цепями, пригнувшись и прикрываясь живым щитом. Перед своим строем они гнали... детей.
Не меньше сотни раздетых догола и буквально черных от побоев детей лесовиков — от совсем маленьких до 12-14-летних. Олег напрасно метался прицелом по строю — он не мог найти ни единой фигуры в форме: то разбитое лицо мальчика-подростка, то плачущая маленькая девочка, то девчонка постарше, не сущая на спине младшего братишку... Смотреть на это было невыносимо.
— Ближе пустить — да и гранатами, навесом! — возбужденно предложил Богдан. Йерикка покачал головой:
— Не успеем... Бросятся, добегут...
— Что ж не ложатся?! — застонал Твердислав с такой мукой, словно его пытали огнем. — Что ж не лягут, глупые?! — и закричал, срывая голос: — Ложитесь! Ложитесь, стрелять нам дайте!
— Ложитесь! Ложитесь! — ревели отовсюду десятки глоток. Пугливо вздрагивая и оглядываясь, живая стена шла.
— Не лягут, — напряженно сказал Йерикка. — Боятся...
Чувство беспомощности захватило Олега. Беспомощности и гнева, причем тоже беспомощного. В который раз осознал он, что враги не имеют ничего общего не только с кодексами чести воина, но даже просто с обычной человеческой жалостью — данваны исковеркали и перекроили их души, превратив в массу тупых скотов, не утруждающих себя мыслями, и кучку умных подонков, этими скотами управляющую... Управляющую по воле данванов же.
— Обидно... — процедил Олег. — Ах, обидно... Перехитрили...
— Переподлили, — с мучительной улыбкой поправил Йерикка. — Ну что? Пойдем к нашим?
— Станем тут, место гожее, — возразил Твердислав.
— Останемся, — легко согласился Йерикка. — и может... — он помедлил: — Может, влупим, возьмем, как говорится, грех на душу?
Три пары глаз. Таких, словно им предложили мочиться на могилу самого родного человека. Нет, даже не возмущенных — непонимающих.
— Хорошая компания, — с чувством сказал Йерикка. И улыбнулся уже по-настоящему.
И тут загрохотали, не меньше дюжины винтовок.
...Никто ничего не понял.
Наверное, даже не поняли те, кто стрелял. В таких случая за человек решает его совесть.
Просто гром винтовок перекрыл крики, и дети начали падать, побежали, кто куда метнулись, садились, снова кричали — и стало видно, как человек пятнадцать стрелков, повернувшись лицами к СВОИМ, стреляют в них почти в упор из винтовок, и падают сами, и стреляют, и падают... И кто-то отчетливо кричит — громко и надрывно:
— В весь бегите! Бегите! Мы не суки! Бегите! Не суки! Слышите?!
— А вот теперь надо быстро, — Йерикка отложил пулемет и выхватил меч и камас. — Не увлекаться и не жалеть. Пошли.
Олег вскочил, словно его позвали на день рождения к другу, на праздник. Да и было так. За несколько минут в нем успело скопиться столько ненависти к невидимым, безликим существам, что расправу с ними только как праздник и можно было расценить. Из окопов и домов выскакивали горцы и лесовики — с мечами, кистенями, чеканами, рабочими топорами-секирами — и неслись через небольшой остаток поля, отделявший их от стада зверей, волей какой-то злой силы походивших на людей обличьем.
Олег перескочил через мальчишку (лежа на земле, тот прикрывал собой девчонку), оттолкнул еще одного (этот завизжал, как животное)... и почти столкнулся со стрелком, который вертел головой. Увидел Олега, открыл рот, и Олег полоснул его прямо по этому рту, срубая всю голову над нижней челюстью.
Стрелки оказались совершенно не готовы ни к стрельбе своих же, ни к бешеной, неудержимой контратаке-рукопашной. Неразбериха мешала встретить врага, огнём, у многих даже штыки примкнуты не были...