Я исчезну во тьме. Дело об «Убийце из Золотого штата»

Мне не доставляет никакого удовольствия вторая чашка мерзкого кофе в кафе Кингсберга, штат Калифорния, в двадцати милях к юго-востоку от Фресно, – я пью его, слушая объяснения загадки, над которой годами ломала голову. Фред Рэй, дающий мне эти объяснения, – рослый, немногословный и говорит слегка в нос, как и подобает потомку нескольких поколений фермеров из Калифорнийской долины. Когда Рэй не жестикулирует своими длинными пальцами, чтобы подчеркнуть мысль, он складывает руки на груди, словно ученый. Его каштановые, почти без седины волосы на зависть густые и пышные для отставного детектива, отвечающего на вопросы о двойном убийстве тридцатипятилетней давности, которое он когда-то расследовал. Когда Рэй явился со своим потрепанным портфелем и гнусавым выговором времен Пыльного котла, у меня сложилось о нем не самое лестное впечатление. Ему хотелось встретиться пораньше, до того, как закончатся уроки у старшеклассников, объяснил он мне, но я не заметила ни единого посетителя моложе семидесяти в крошечном кафе на полдесятка столиков из толстого прозрачного пластика, с полками, уставленными шведскими безделушками (Кингсберг называют «Малой Швецией»), и узкой стеклянной витриной с разложенной в ней вразнобой выпечкой. Двое из немногочисленных посетителей кафе – жена Рэя и его пастор, который спрашивает, откуда я, хоть меня и не представили как гостью из другого города. Я отвечаю, что из Лос-Анджелеса.

– Добро пожаловать в штат Калифорния, – говорит пастор.

Но мое мнение о Рэе разом меняется с началом нашего разговора, когда он рассказывает, как служил детективом в управлении шерифа округа Санта-Барбара, особенно как допрашивал одного трудного подростка. На первый взгляд дети, преимущественно белые мальчики, почти не представляют угрозы. Неспешный темп жизни в приморском городке, населенном потомками финансовой аристократии, передается им, даже если они живут не в фешенебельном Хоуп-Ранч с его дорожками для верховой езды и частным пляжем, а в трейлерном парке на Холлистере. Все эти Гэри и Киты, лохматая шпана конца 1970-х, начинали учиться в старших школах Дос-Пуэблос или Сан-Маркос, но так и не заканчивали их. Они утаскивали выброшенные кресла на плантации авокадо и прятались там, покуривая выращенную в здешних краях травку. Целыми днями они болтались на пляже Хаскелс-Бич, по вечерам собирались вокруг костров, пьяные и уверенные, что здесь им ничто не грозит: они знали, что копы ни за что не станут спускаться с заросших полынью и кустарником утесов, чтобы разогнать пляжную тусовку. Проблемы, которые с ними возникали, были пустяковыми. Мелкими неприятностями. Однако Рэй выяснил, что все больше таких ребят втягивались в довольно жуткое занятие, которое они держали в тайне даже друг от друга: им доставляло удовольствие вламываться в чужие дома среди ночи.

Они болтались без дела. Подглядывали. Мысль об ограблениях пришла к ним позже. Из разговоров с ними Рэй узнал, что они гордились своей способностью проникнуть в дом, проползти по полу, потом подняться в темноте и уставиться на спящих людей. Рэй изумлялся подробностям, которыми они с ним делились.

– Мне всегда удавалось вызывать людей на откровенность, – говорит Рэй.

– Как это у вас получается?

Он разводит руками. Черты его лица почти неуловимо смягчаются.

– Знаете, в этом нет ничего удивительного, – говорит он заговорщицким и в то же время искренним тоном. – Всем когда-то хотелось увидеть, что происходит в чужом доме.

Звучит логично. Я киваю.

– Верно, – говорю я.

Но вдруг Рэй возвращается в прежнее состояние, к своему настоящему «я», и мне становится понятно, что он незаметно для меня стал держаться чуть более непринужденно и расслабил лицо, придав ему неофициальное выражение. Это уже не метод выжимания информации из подозреваемых силой, как показывают в «Законе и порядке». Неожиданное преображение было изумительным, я полностью купилась на него. Один из самых удачных приемов Рэя – широкая, непредсказуемая улыбка, полная противоположность азартному нетерпению, и потому особенно приятная. Он меня поймал и прекрасно понимает это. И усмехается.

– Им хотелось просто выговориться, причем так, чтобы не разозлить слушателя. А когда сидишь, не выражая никаких эмоций, и вроде как соглашаешься с ними, словно тебе чуть ли не нравится то, что тебе рассказывают, у них развязывается язык.

Вереница трудных детей и подростков, с которыми Рэй беседовал десятки лет назад, интересовала меня по вполне определенным причинам.

– Вы говорили с ними, с этими бродягами. Как думаете, мог среди них быть он? – спрашиваю я.

– Нет, – быстро отвечает Рэй. И добавляет осторожно: – Мог. – Но сразу же качает головой.