Меня не удивило то, что Рэю не верилось, будто он мог беседовать с неустановленным человеком, которого я прозвала «Убийцей из Золотого штата». Каждый детектив, работавший по этому делу и согласившийся побеседовать со мной, утверждал то же самое. Они держали в руках заранее нарезанные им веревки и разглядывали в микроскоп его сперматозоиды. Они вновь и вновь воспроизводили аудиозаписи показаний, которые сделали под гипнозом свидетели и пострадавшие, чтобы услышать хоть какой-то намек, позволяющий установить его личность. В Орегоне один детектив через несколько десятков лет после выхода в отставку ждал, спрятавшись в лесу у дома подозреваемого, когда вынесут мусор, чтобы взять образцы ДНК. «Убийца из Золотого штата» не давал им покоя во сне. Он разрушал их браки. Проникал настолько глубоко в их сознание, что им хотелось или приходилось верить: если бы они взглянули ему в глаза, то сразу поняли бы, что это он.
«Ты становишься кем-то вроде собаки-ищейки, – объяснял мне один детектив. – Я уверен: если бы он прошел мимо меня в торговом центре, я бы сразу это понял».
Я объясняю Рэю, что интересуюсь его воспоминаниями о трудных подростках, потому что недавно побывала в Голете, городе в восьми милях к западу от Санта-Барбары на Центральном побережье Калифорнии, где убийца совершил три нападения с 1979 по 1981 год. Все три нападения произошли в самом обычном районе на северо-востоке Голеты площадью менее двух квадратных миль. Отпечатки подошв и материал для связывания, случайно выпавший из карманов преступника, свидетельствовали о том, что он двигался вдоль речки Сан-Хосе-Крик, узкая долина которой начинается в горах к северу оттуда и петляет между рядами домов типовой застройки, пока наконец речка не впадает в Тихий океан. Все его жертвы жили поблизости.
Я прошла вдоль русла этой реки, рассказываю я Рэю, и поразилась тому, насколько заманчивой могла показаться эта заросшая тропа в тени огромных раскидистых деревьев, между обросших мхом камней, для мальчика-подростка, выросшего в пригороде – диковатого, не получающего родительской любви и заботы, отчаянно ищущего убежища. На ветках платанов болтались веревочные качели. Взрослые, выросшие по соседству, рассказывали мне, что в середине 1970-х несколько мальчишек проложили там трассу для гонок на велосипедах. Там были тайные туннели и забетонированные сточные канавы, где дети катались на скейтбордах. Освещение отсутствовало, тропа петляла, с нее было легко сбиться. Словом, это было одно из таких мест, о которых знают лишь те, кто много времени проводил там в детстве.
– Особенно если вспомнить первое нападение на Куин-Энн-лейн, – говорю я. Дом на Куин-Энн-лейн даже не виден с улицы, так как стоит за другим строением. Его можно заметить лишь с тропы, которая идет вдоль ручья.
При упоминании о 1 октября 1979 года, дне нападения на Куин-Энн-лейн, деловитое выражение лица Рэя становится жестким.
– Знаете, ведь в ту ночь его могли поймать, – говорит он.
Именно в ту ночь преступник понял, что должен убивать. В ту ночь выжившие жертвы и их сосед, отдыхавший после дежурства агент ФБР, преследовали подозреваемого, а тот удирал от них на краденом велосипеде. Я прошла по пути бегства и преследования и остановилась у того места, где агент упустил преступника. Полицейский по рации связался с помощниками шерифа, и те спешили на подмогу. Я так и не поняла, как вышло, что преступника не арестовали.
– Я знал, что произойдет, – говорит Рэй и качает головой. – Я точно знал, что сделают помощники.
Они позволят ему улизнуть.
«Тот самый»