Я историю излагаю... Книга стихотворений

— По отчеству, — учил Смирнов Василий, —
их распознать возможно без усилий!

— Фамилии сплошные псевдонимы,

а имена — ни охнуть, ни вздохнуть,
и только в отчествах одних хранимы
их подоплека, подлинность и суть.

Действительно: со Слуцкими князьями

делю фамилию, а Годунов —
мой тезка, и, ходите ходуном,
Бориса Слуцкого не уличить в изъяне.

Но отчество — Абрамович. Абрам —

отец, Абрам Наумович, бедняга.
Но он — отец, и отчество, однако,
я, как отечество, не выдам, не отдам.

«Отбиваться лучше в одиночку…»

Отбиваться лучше в одиночку:
стану я к стене спиной,
погляжу, что сделают со мной,
справятся или не справятся?

Чувство локтя — это хорошо.

Чувство каменной стены, кирпичной —
это вам не хорошо — отлично.
А отличное — лучше хорошего.

Будут с гиком, с криком бить меня,

я же буду отбиваться — молча,
скаля желтые клыки по-волчьи,
сплевывая их по-людски.

Выпустят излишек крови — пусть.

Разобьют скулу и нос расквасят.
Пусть толкут, колотят и дубасят —
я свое возьму.

Хорошо загинуть без долгов,

без невыполненных обещаний
и без слишком затяжных прощаний
по-людски, по-человечески.

Березка в Освенциме

Ю. Болдыреву

Березка над кирпичною стеной,
Случись,
   когда придется,
         надо мной!
Случись на том последнем перекрестке!
Свидетелями смерти не возьму
Платан и дуб.
И лавр мне ни к чему.
С меня достаточно березки.

И если будет осень,

      пусть листок
Спланирует на лоб горячий.
А если будет солнце,
      пусть восток
Блеснет моей последнею удачей.

Все нации, которые — сюда,

Все русские, поляки и евреи
Березкой восхищаются скорее,
Чем символами быта и труда.
За высоту,

За белую кору

Тебя
   последней спутницей беру.
Не примирюсь со спутницей
   иною!
Березка у освенцимской стены!
Ты столько раз
   в мои
      врастала сны.
Случись,
   когда придется,
      надо мною.

«Теперь Освенцим часто снится мне…»

Теперь Освенцим часто снится мне:
дорога между станцией и лагерем.
Иду, бреду с толпою бедным Лазарем,
а чемодан колотит по спине.

Наверно, что-то я подозревал

и взял удобный, легкий чемоданчик.
Я шел с толпою налегке, как дачник.
Шел и окрестности обозревал.

А люди чемоданы и узлы

несли с собой,
   и кофры, и баулы,
высокие, как горные аулы.
Им были те баулы тяжелы.

Дорога через сон куда длинней,

чем наяву, и тягостней и длительней.
Как будто не идешь — плывешь по ней,
и каждый взмах все тише и медлительней.

Иду как все: спеша и не спеша,

и не стучит застынувшее сердце.
Давным-давно замерзшая душа
на том шоссе не сможет отогреться.

Нехитрая промышленность дымит

навстречу нам
   поганым сладким дымом
и медленным полетом
   лебединым
остатки душ поганый дым томит.

Неудача чтицы