Я историю излагаю... Книга стихотворений

Скользили лыжи. Летали мальчики.
Повсюду распространялся спорт.
И вот появились мужчины-мальчики.
Особый — вам доложу я — сорт.
Тяжелорукие. Легконогие.
Бутцы — трусы. Майки — очки.
Я многих знал. Меня знали многие —
Играли в шахматы и в дурачки.
Все они были легки на подъем:
Меня чаровала ихняя легкость.
Выпьем? Выпьем! Споем? Споем!
Натиск. Темп. Сноровистость. Ловкость!
Словно дым от чужой папиросы
Отводишь, слегка потрясая рукой,
Они отводили иные вопросы,
Свято храня душевный покой.
Пуда соли я с ними не съел.
Пуд шашлыку — пожалуй! Не менее!
Покуда в гордости их рассмотрел
Соленое, словно слеза, унижение.
Оно было потное, как рубаха,
Сброшенная после пробежки длинной,
И складывалось из дисциплины и страха —
Половина на половину.
Унизились и прошли сквозь казармы.
Сквозь курсы прошли. Сквозь чистки прошли.
А прочие сгинули, словно хазары,
Ветры прах давно замели.

Доверительный разговор

— А на что вы согласны?
— На все.
— А на что вы способны?
— На многое.
— И на то, что ужасно?
— Да.
— То, что подло и злобно?
— Конечно.

От решимости вот такой,

раздирающей смело действительность,
предпочтешь и вялый покой,
и ничтожную нерешительность,

— Как же так на все до конца?

— Это нам проще простого.
— И отца?
— Если надо — отца.
— Сына?
— Да хоть духа святого.

«Проводы правды не требуют труб…»

Проводы правды не требуют труб.
Проводы правды — не праздник, а труд!

Проводы правды оркестров не требуют:

музыка — брезгует, живопись — гребует,

В гроб ли кладут или в стену вколачивают,

бреют, стригут или укорачивают:

молча работают, словно прядут,

тихо шумят, словно варежки вяжут.

Сделают дело, а слова не скажут.

Вымоют руки и тотчас уйдут.

«Догма справедливцев…»

Догма справедливцев,
жалости в ней — ни шиша.
Каторжников, равелинцев
выветренная душа.
Вымерзшая, отсыревшая.
Вымершая, отгоревшая,
бедная, бездушная,
душная душа.

Кто не знавал пощады,

многого не знавал.
Комната — гроб дощатый,
книг и бумаг навал.
Теплый супец в кухмистерской
тряпкой отдает,
но отдавало мистикой
все его житие.

Мистикой, схоластикой,

магией черной несло.
Паспортный штамп из пластика —
это его ремесло.
Это его призвание,
это его война —
судьбам давать названия,
людям — имена.

Прочили в аспиранты,

выучили языкам,
все забыл — эсперанто
помнил, излагал.
Мог бы стать ученым,
стал толченым, моченым,
купанным в ста кровях,
в ста водах кипяченным.
А мог бы стать ученым,
таким, что просто «Ах!».

Послевоенные выставки