Я - истребитель

Тщательно осматриваю горизонт в направлении солнца. От яркого света рябит в глазах, но все же замечаю далекие контуры бипланов. Напрягая зрение, пересчитываю их: двенадцать! Павел заблаговременно решил обеспечить себе хорошую позицию и увел группу с таким расчетом, чтобы к Мадриду идти со стороны солнца. Все правильно, решаю про себя, мне следовало бы сразу более внимательно поискать группу в том направлении. Они идут по дуге, а внутри ее как бы нахожусь я, поэтому довольно быстро сокращаю расстояние по прямой. Я хочу рассчитать так, чтобы выйти к головному звену и занять свое место слева от Рычагова. Но все-таки опережаю, выскакиваю немного вперед. Теперь надо, чтобы они меня заметили. Сбавляю скорость, покачиваю крыльями. Они замечают меня и быстро догоняют.

Ощущение нереальности происходящего... Я запомнил мгновенное свое ощущение, объяснить которое словами просто затрудняюсь, когда очередь из крупнокалиберного пулемета чуть не отрубила крыло моей машины. Навык, однако, оказался сильнее разума: еще не успев осознать полностью свое положение, я закрутил машину в глубокий вираж. Не давая вести по себе прицельный огонь, я тянул истребитель на максимальной перегрузке, но всем телом ощущал себя мишенью.

Сейчас я вижу только одну причину, по которой остался тогда жив в первую минуту: против меня было слишком много стрелков. Они кинулись на мой самолет скопом, мешая друг другу. А первый же из них, который подошел бы ко мне сзади поближе, разрезал бы мою машину пополам одной очередью. Но они открыли огонь все сразу, продырявили машину, а я был жив! Я крутился внутри клубка, пытаясь их оттянуть к Мадриду, и в этом видел спасение. Ведь где-то совсем рядом были мои боевые товарищи, и я надеялся на их помощь. От перегрузок у меня темнело в глазах. Но я знал: ни секунды по прямой! Выдержала бы машина... Только бы она выдержала...

Трижды "хейнкели" попадали в мой прицел и трижды я жал на гашетки. Наконец подо мной аэродром. Это последнее дело - наводить неприятеля на свой аэродром, но иного выбора у меня не было. На самолете уже перебиты расчалки крыльев, они выгибаются. Я оглядываюсь назад, и в это время по кабине еще одна сокрушительная очередь. Приборная доска разбита, замолчали верхние пулеметы, а "хейнкель" все висит и висит на хвосте, добивая машину. Но я все-таки успеваю "притереть" ее к земле.

Техники вытаскивают меня из истребителя, мы бежим в укрытие под деревья. Я падаю на землю, прижимаюсь спиной к стволу дерева и чувствую влагу на губах. Кто-то сует мне флягу...

Вдали от Родины

5 ноября погиб Петр Митрофанов. 8 ноября в госпитале умер от ран Миша Воронов. События, последовавшие после памятного мне боя с "хейнкелями", завязались в одну цепь.

Моя машина ремонту, конечно, не подлежала. Я временно оставался "безлошадным" и на три дня был освобожден командиром от боевых вылетов. Но когда товарищи в воздухе, как-то неуютно пилоту на земле, и я попросил у Рычагова разрешение слетать на задание на чьей-нибудь машине.

Это было не очень просто сделать. Когда Рычагов из опасений за состояние летчика пытался дать кому-нибудь короткую передышку, отдых, возникали встречные трудности:

бойцы отказывались принимать такое освобождение, понимая, что каждый человек на счету. Может быть, Рычагову следовало бы более умело и тактично мотивировать свои решения, но Павел Васильевич никогда не слыл дипломатом. Он жил без оглядки, как и воевал. Так же подчас без оглядки относился и к людям. Мы-то прекрасно знали характер нашего командира, поэтому не обижались иной раз на его резкое слово или выговор.

Когда я обратился к Рычагову со своей просьбой, он приказал Митрофанову дать мне его истребитель на время.

Добродушный и мягкий по натуре Петя обиделся: такое решение он расценил как признание командиром его слабости. Машину, однако, отдал. Я провел на ней два воздушных боя, потом еще бой, тогда Петр не выдержал и пошел к Рычагову, публично обвиняя его в несправедливости. И Рычагов уступил.

- Сиди, - сказал он мне, - и жди. Скоро получишь машину. Пусть Митрофанов летает.

Петя полетел и из боя не вернулся...

После этого случая Рычагов стал с нами более категоричен в отношениях, как командир. Он редко делился своими переживаниями, но, насколько я его знал, вероятно, ругал себя последними словами за то, что уступил Петру, не настоял на своем.

Вскоре же за гибелью Митрофанова последовала другая потеря - был сбит Михаил Воронов...