Я изменю тебе с… или Большая игра

– Это-то понятно. Вы любили друг друга, занимались любовью, кушали радугу и какали бабочками. Все это дико романтично с точки зрения девочек и так же дико скучно для любого нормального мальчика. Поэтому я и спрашиваю – вы трахались при этом? Хоть иногда? Грязно. Порочно. Греховно. Так, чтобы утром, при свете дня, было дико хорошо, до дрожи в коленях, но так же дико стыдно, до алых от смущения щек, когда соседи многозначительно переглядываются вам вслед? Ты когда-нибудь разрешала ему по быстрому поиметь тебя на вечеринке по случаю юбилея какого-нибудь большого начальника? Где-нибудь в подсобке, между пустыми ведрами и швабрами? Или, может, делала ему минет в машине, на полном ходу, в тот момент, когда он разговаривает, ну, к примеру, со своей мамой? А может, ты хоть раз пришла к нему на работу в шубе на голое тело и разрешила отлизать тебе, зная, что через пять минут в кабинете соберутся на важное совещание его деловые партнеры?

На каждый мой вопрос она отрицательно машет головой, а я чувствую что-то теплой и мокрое на своей руке.

Плачет?

– Он никогда… Он не просил меня о таком.

– Понятное дело. Ты ведь досталась ему такой чистой и невинной. Все озвученное обычно делают с опытной любовницей, которой плевать на всех окружающих, кроме того, кто с ней в данную минуту. Ты стала для него такой любовницей? Или так и осталась в его глазах чистой и невинной девочкой?

Одна моя рука перемещается ниже, на выбритый лобок, нежный и гладкий, как кожа младенца.

– Раздвинь ножки, птичка, – вклиниваю колено между стройных ножек, заставляя открыться мне.

Она пошатывается, но я не позволяю ей откинуться назад, на меня, а толкаю вперед, надавливая на поясницу.

Девушка неловко взмахивает руками в попытке обрести равновесие и натыкается на гладкую поверхность. Ее ладони скользят по стеклу, а я все давлю и давлю, до тех пор, пока принятая ею поза не удовлетворяет меня.

Очень скоро я покажу один из заготовленных для тебя сюрпризов, синичка.

– Хочешь, я расскажу тебе, что вижу? – принимаюсь неспешно снимать одежду.

– Да.

Ее голос не дрожит, но дыхание прерывистое. Слезы уступили место возбуждению. В очередной раз. Прекрасно, но…

– Да, Мастер, – вовремя спохватывается она, когда я уже практически занес руку для шлепка по этой аппетитно отставленной попке.

– Я вижу молодую, красивую женщину, совершенно нагую, мокрую от одолевающего ее вожделения. Ее прекрасное тело совершенно точно хочет того, что я могу ему дать немедленно, прямо сейчас. Но ее разум по-прежнему в смятении, его одолевают страхи и внутренние сомнения – “я-веду-себя-как-последняя-шлюха”, “ой-как-стыдно”, “хорошо-что-никто-этого-не-узнает”. Я прав? Отвечай!

Не дожидаясь ответа, опускаюсь на корточки, длинно, с оттяжкой, облизываю истекающую соками промежность, замечая, как мелко подрагивают женские бедра, как нетерпеливо переступает она ногами, как пытается насадиться на мое лицо. Смакую этот изысканный терпкий женский вкус. Жадно вдыхаю его, стараясь наполнить этим ароматом легкие, кровь, башку и вообще все тело. включая астральное, если такое существует. Хочу пропитаться им, пропахнуть с головы до ног. Хочу запомнить его навсегда, сохранить в памяти, как тот безумный парфюмер, слетевший с катушек от запаха.

Но все равно мне нужен ответ.

– Да, М…мастер, – заикаясь выстанывает она.

– Что “да”?

– Да – хочу. И да – мне все еще стыдно. И да – что никто этого не узнает.

– Ты помнишь, что я обещал тебе?

– Кроме свободы?

– Кроме, – я дразню ее, оглаживая горячей, пульсирующей в собственной руке головкой члена вход, проникая на сантиметр и выскальзывая обратно. Ее поясница прогибается еще ниже, а голова запрокидывается, и копна светлых волос, рассыпавшихся по этой изящной женской спине, скользит суматошными змеями между жадных пальцев. За шумом крови в голове я с трудом различаю ее тихий голос, а свой собственный кажется рыком или скрежетом.

Если бы ты только знала, синичка, как сложно мне сохранять этот нарочито холодный и пренебрежительный тон в разговоре с тобой. Если бы только ведала, что каждое твое слово словно снимает с меня очередную тонкую полоску шкуры. Тонкую, но, сука, во весь рост.

– Вы обещали, что все останется только между нами.

– И ты доверилась мне. А сейчас ты кому больше веришь? Мне или своим глазам?

Я врываюсь наконец в долгожданное пекло, принимаясь вколачиваться в него отбойным молотком, вырвавшимся из рук. И резко срываю с нее повязку.

– Что? Нет! Не-е-ет! Не-е-ет!

– Смотри, птичка. Ты видишь это?

Она не может НЕ видеть.

Она видит наше отражение в огромном стекле, о которое опирается обеими руками. Огромное, гладкое, чуть притемненное стекло. За которым сидят люди. Много людей. Мужчин. И все они смотрят на нас.

Выражение их лиц можно описать по-разному: интерес, ожидание, волнение, нетерпение, задумчивость. Нет сомнений только в том, куда именно они смотрят – на распластанную, прижатую к стеклу, насаженную на меня, как бабочка на булавку, птичку. Ту самую, что бьется сейчас в моем захвате, но при этом не прекращает стонать и всхлипывать от наслаждения.

Они все глазеют на мою птичку.