Я к Вам пишу...

Тетушке вашей здравия желаю, уповая на милость Господню, надеюсь, что Катерина Матвеевна поправится и еще порадоваться за нас с Вами успеет. Пусть не воочию, по письмам, всеодно хорошо. Мишель Назимов, приятель мой добрый, портреты хорошо пишет. Как приедете, и Вас изобразит, вот тетушка и порадуется. И маменька моя. Давеча писал ей и рисунок в письмо вложил, что Мишель сделал. Матушка же, почитай, семь лет меня не видала, да и ранее я ее своими визитами не особо баловал. Жалею теперь. Сколько горя мы ей доставили – и я, и братец, и папенька. Вот Вы в письме обмолвились, что строга графинюшка, да только думаю, не строга она, а так сердце доброе прячет и чувства свои все внутри держит. Привыкла так с папенькой – не любил он весьма ни слез, ни попреков, ни слова поперек. И от нее не принимал, и от нас тоже. То не строгость была, а гордыня. Это я только в Березове понял, как с отцом Петром беседовали – про жизнь, про детство, про родителей. И я гордынею в отца пошел, иначе бы что меня привело в бунтари и мятежники? Не о людях думал я, не о благе России – да и какое ей благо без самодержца – о себе только, гордыню свою тешил.

Заново письмо Ваше прочел сейчас, и подумалось, что и нынче гордыню тешу и о себе лишь думаю, надеясь на приезд Ваш. Испытует нас Господь, пишете, а может статься, нет Его воли на то? Что Вам тут молодой да свободной делать? Коль со мной повенчаетесь, станете тоже ссыльной, и дети наши, коль даст Господь деток, какая у них судьба будет?