Я к вам пришел!

Борису передайте тысячу приветов в больницу, если он уже (или еще) не вышел оттуда. А что с ним? Опасное что-нибудь, Вы не написали.

Шлю вам обоим привет. Пишите.

Ваш В. Шаламов.

ЕВГЕНИЯ СЕМЕНОВНА ГИНЗБУРГ

Из писавших о лагерной Колыме наиболее известны В. Шаламов «Колымскими рассказами» и Е. Гинзбург автобиографической повестью «Крутой маршрут».

Интересное совпадение — оба они, и В. Шаламов, и Е. Гинзбург, прошли, правда, по-разному, через Беличью, Центральную больницу Севлага. Были там одновременно и значительное время, более двух лет, однако короткого знакомства и взаимной симпатии между ними не возникло. И Шаламов, и я считалки тогда Гинзбург партийным догматиком из элитарного слоя, каковой она, по всей вероятности, была еще, несмотря на всю «науку». И потому сторонились ее.

Лагерную судьбу Евгении Семеновны Гинзбург можно было бы назвать счастливой. Я подчеркиваю, — лагерную, не имею в виду трагедии всей ее жизни: потерю мужа, сгинувшего в застенках, поруганное имя, разрушенную семью, собственный арест, следствие, судилище, тюрьмы, пересылки, этапы и Колыма, наконец. Да, судьбой счастливой по меркам и понятиям того времени и места. Жена крупного партийного работника, арестованного и умолкшего, была приговорена к тюремному заключению Военной коллегией Верховного суда по статье 58, пункт 8, 11, обвиненная в участии в троцкистской террористической организации. В 1939 году ее перевели в лагерь, отправили на Колыму. В Магадан она прибыла в 1939 году и почти что на целый год задержалась в Магадане. В 1940 году ее привезли по этапу на Эльген, в совхоз, самый большой на Колыме женский лагерь. На Эльгене ее определили в деткомбинат, где содержались дети, рожденные в лагере. Деткомбинат не был медицинским учреждением и от воспитательницы медицинских знаний не требовалось. Евгения Семеновна в то время была еще довольно молодой и привлекательной женщиной, а энергичной — была, очевидно, всегда. На Эльгене она оставалась до 1944 года.

Над удивительно благополучной лагерной жизнью Евгении Семеновны сгустилась, потемнела, нависла грозовая туча. Всегда хорошо устроенная, уверенная, пользующаяся расположением лагерного начальства, а также мужчин — заключенных и вольнонаемных, Е. С. жила спокойно, не зная страха, не замечая своих сестер по несчастью — голодных, холодных, матеренных, битых, с утра до ночи ковыряющихся в навозе, надрывающихся на лесоповале, долбящих кайлом известняк.

Роман Гинзбург с заведующим птицефермой был по-настоящему серьезным и трагическим одновременно. Женатый договорник, имеющий детей, был увлечен настолько, что готов был оставить семью и ждать Гинзбург до ее освобождения. Это было настоящим «ЧП», оставить которое без последствий администрация совхоза и лагеря не могла.

Тоже неравнодушный к Гинзбург, заключенный врач с Таскана Антон Яковлевич Вальтер, страдал и от ревности, и от страха за судьбу Жени. Выход из создавшегося положения он видел в одном: убрать Женю с Эльгена в безопасное место. Соображения такого порядка Вальтер лагерной «почтой» передал врачу Каламбету, терапевту больницы Севлага на Беличьей.

Каламбет пришел к своему главному врачу Нине Владимировне Савоевой и рассказал все, как есть. Савоева согласилась принять в больницу Гинзбург. Она договорилась с начальником санчасти эльгенского лагеря врачом Е. Семеновой, и в скором времени Гинзбург в числе других больных женщин была направлена на Беличью с диагнозом, который в памяти не остался, да и значения не имел.

Так появилась на Беличьей Женя Гинзбург. Несколько дней она находилась в женской палате. Стали думать, куда Гинзбург пристроить. Собеседование выявило слишком низкую ее подготовку, не удовлетворяющую требованиям больницы. Каламбет взялся подучить у себя в первом терапевтическом отделении, где были грамотные, опытные фельдшера — Лебедев и Синельников. Гинзбург поселили в комнате, где жил до этого Каламбет, а он перешел в другой корпус своего отделения. Около месяца или чуть более Женя в палате пневмоников мерила температуру, раздавала лекарства. Но вскоре на территории больницы был открыт оздоровительный пункт, нечто вроде дома отдыха для лучших заключенных забойщиков прииска «Бурхала», передового тогда прииска, близко расположенного от Беличьей. ОП административно подчинялся главному врачу больницы. Этот лагерный дом отдыха стоял на опушке леса — рубленый особнячок, светлые окна с занавесками, спальня на 15 мест, столовая, общая комната и с отдельным входом комната для медперсонала. .Вот туда главный врач и поставила Женю старшей, чем-то вроде сестры-хозяйки, и поселила там.

В белоснежном крахмальном халате Женя выглядела солидно и внушительно. Сохранились групповые фотографии 1944-го и 1945 годов, которые делались для годовых отчетов.

Шаламов, вчерашний доходяга, фитиль, немного оправившийся, был оставлен на легких хозяйственных работах, но выполнял главным образом обязанности культорга. По благополучию положения он был много ниже Гинзбург.

Годы спустя Шаламов писал мне из Москвы в Магадан: