Я хочу ребёнка

Скорая приехала через двадцать минут. Татьяну Анатольевну, белую, как мел, быстро отнесли на носилках, и я представляла, как ей в машине прикладывают к груди эти штуки, похожие на утюги, и кто-то нервно командует «разряд». Глеб и Андрей Вячеславович сели в машину вместе с врачами, а я, в своём безумно красивом и безумно неудобном платье, вместе с папой поехала за скорой в машине того самого врача (он оказался непьющим и сам сел за руль). Мама осталась решать организационные вопросы: кто-то же должен был остаться.

Пока мы ехали, до меня начало доходить, что всё очень серьёзно.

– Она что, может умереть? – ахнула я. Доктор покосился в зеркало заднего вида как-то неодобрительно и долго не отвечал.

– Да, может, и вероятность весьма высока.

Его тон мне не понравился.

– Но этого не может быть, – одними губами прошептала я.

– Но я надеюсь, что всё обойдётся, потому что родственников в таких случаях в машину не берут.

Я тогда не поняла, в каких случаях и почему не берут, но расспрашивать не стала. Последнюю фразу он произнёс с надеждой в голосе, и я ухватилась за эту надежду, пытаясь убедить себя, что всё обойдётся, обязательно обойдётся. Этого не может быть, это просто дурной сон, думала я, но ничего не обошлось.

В больнице я увидела плачущего свёкра и белого, словно лист бумаги, Глеба. Он подошёл ко мне, дрожащими и почему-то холодными руками взял мои ладони в свои, успел прошептать только «Ксюша» и зарыдал. И я всё поняла.

Поначалу я подумала, что это, мягко говоря, дурной знак – начинать супружескую жизнь с похорон свекрови. Но потом, когда вся моя сказка разбилась, как хрустальная туфелька, я поняла, что это было самое настоящее проклятие. Если бы я прочитала такой прехедер, в тот момент, когда Глеб впервые позвал меня в кафе, то, наверное, развернулась бы и молча ушла.

Нам было тогда всего по двадцать три, мы только что окончили магистратуру, мы считали себя очень взрослыми и сильными, и были уверены, что уже фактически победили, а оказалось, что жизнь еще даже не началась. Никто не был готов к тому, что свадьба превратится в поминки. Мы строили планы на будущее, и не допускали и мысли, что что-то может пойти не так. Тем более, что что-то плохое может случиться непосредственно с нами.

Я не хочу вспоминать то время в подробностях: это был кошмарный сон. Мы сдали билеты на самолёт, медовый месяц в Испании превратился в регулярные поездки на кладбище. Свёкру стало плохо с сердцем, и мы навещали его в больнице в те дни, когда не ездили на кладбище. Глеб рыдал, свёкор рыдал, а я чувствовала себя не принцессой, а нянькой. Тем хуже мне было, что нянькой я была двум взрослым мужикам.

Я помню, что наш самолет должен был вылетать в десять утра, ровно в то самое время, когда мы измученные и оглушенные произошедшим, стояли в морге, тупо пялясь на образцы гробов. То есть, он и вылетел, просто нас с Глебом на том самолёте не было, мы выбирали цвет обивки и заказывали венки. Глеб хлюпал носом и был не в состоянии что-то выбирать, свёкор гладил его по спине, приговаривая «ну-ну», а я, тыкая наобум в пластиковые цветы, ощущала запах керосина, слышала щелканье металлической пряжки и голос стюардессы «дамы и господа, наш самолёт готов к взлёту»…

Именно это бессилие словно выжигало меня изнутри: что я или мы, или кто-то ещё могли сделать, что мы могли изменить? Человек так хрупок! Дурацкое стечение обстоятельств, этот чёртов лангуст (кто вообще мог это заподозрить?), и в итоге – некого винить.

Вместе с Глебом мы прошли все стадии принятия от гнева и обиды до самобичевания и вселенской вины. Мы не должны были соглашаться на этот ресторан в парке, до которого невозможно быстро доехать. Мы не должны были позволять ей одной составлять меню.

– А ты мог знать, что у неё будет анафилактический шок на лангуста?

– Нет, конечно, у неё никогда не было никаких шоков.

– Тогда что мы могли бы изменить?

Мы были абсолютно бессильны перед судьбой. Даже медики были бессильны. Врач, который был на свадьбе ничего не смог сделать без лекарства, а скорая помощь ничего не смогла сделать, потому что уже было слишком поздно.

Стоит ли говорить, что брак не заладился с самого начала? Первый год моя память милосердно затёрла: вместо воспоминаний у меня серое мутное пятно от грязного ластика. Следующие два года свёкор превращал годовщину нашей свадьбы в поминки, и муж рыдал у меня на плече, как маленький ребёнок. Они неизбежно вспоминали, каким хорошим менеджером была Татьяна Анатольевна, какую чудесную свадьбу она нам организовала, и как не хватало её во время организации её собственных похорон.