Я хочу стать Вампиром…

— Сила не меняет нас, она только усиливает то, что в нас есть изначально, — продолжила она.

— Иначе говоря, храмы строили из камня, потом что ты извела все дерево? — Шири слегка улыбнулась.

— Можно и так сказать, — Эфрат поддержала ее улыбку, — говорили, что я могу зубами разорвать еще бьющееся сердце, потому что это угодно богам, что могу залить кровью все храмовое золото и на меня снизойдет благодать, потому что так угодно богам, что во мне спят силы стихии, которые могут разрушить все, подобно лесному пожару, который хочет дотянуться до небес.

— И ты все еще пытаешься?

— Дотянуться?

— Да.

— Конечно. И мой свет сияет тем ярче, чем темнее становится небо.

— Как поэтично, — притворно удивилась Шири.

— Это Рахмиэль написал.

— Прошу прощения?

— Да, что-то про небо, звезды, мои глаза и то, что он хочет умереть у меня на руках.

— Что ж, некоторые мечты сбываются, — вздохнула Шири.

— Ты бы не смогла его спасти, — мягко ответила Эфрат. — И даже сами эти слова бессмысленны, потому что люди наделены свободой выбора, и только они решают, какими им быть. Мы можем видеть их потенциал в перспективе вечности, мы можем видеть множественные варианты их судьбы, но только люди решают, какой их вариантов выбрать. И иногда они выбирают тот, с которым не могут справиться.

— Мне до сих пор кажется, что все еще можно изменить, — прошептала Шири, закрыв глаза, — что можно вернуться в какой-то момент в прошлом, где все можно исправить.

— В какой-то момент, где, как тебе кажется, все пошло не так?

— Где можно все исправить…

— И какой это момент?

Шири подумала какое-то время, а затем ответила, будто бы нехотя.

— «Я. Любить. Крек. У вас есть крек?».

Эфрат покачала головой.

— Мы не знаем и никогда не узнаем, могло ли все быть иначе. Мое мнение ты знаешь, я всегда говорю: «Да, могло». Я знаю, что мы способны воплотить все, чего пожелаем, мы никогда не знаем, как именно, потому что это невозможно знать наперед. Важно только одно — желать.

— Знать, дерзать и хранить молчание, — добавила Шири.

— Так точно, дерзать. И не забывать ужинать, — Эфрат пододвинула к ней наполненный бокал.

Шири посмотрела на него и отвернулась.

— О нет, только не приступ вегетарианства! — воскликнула Эфрат, — Не вынуждай меня звать на помощь бывшего мужа и заставлять его держать тебя, пока я буду заливать тебе еду прямо в рот.

— Я превращу твоего бывшего супруга в салат, — усмехнулась Шири.

— Причем не вставая, — кивнула Эфрат, — поешь.

Шири медленно протянула руку к бокалу, поднесла его к губам и сделала глоток. Кровь была остывшей и уже загустевала.

— Так уже намного лучше, — Эфрат смотрела на нее, наклонив голову набок. Ее волосы укрывали золотой вуалью все, что попадалось на их пути. Обернутая тонким черным шелком платья, она почти таяла в темноте комнаты, и только блеск пламени свечей на ее мраморной коже напоминал Шири, что ее подруга все еще здесь, сидит напротив. Огонь переливался на ее скулах, оживая причудливыми узорами, и как будто сама ее кожа обращалась пламенем, готовым взвиться под потолок и уничтожить все вокруг. Шири отвела взгляд, и видение растворилось.

— Он не выжил. Мой пианист. Мой кудрявый мальчик.

— Да, я знаю. Мне чертовски жаль.

Какое-то время они молчали. Свечи снова начали издавать треск, а где-то за окном зазвучала ночь. Эфрат знала это, хотя в комнате окон не было.

— Как вы познакомились с Разом? — спросила она Шири.

— О, занимательнейшая история! — ответила та, — дело было в борделе …

Ночь окутывала поместье, по-своему согревая его. Где-то, в одной из комнат, собрались остальные члены семьи. Сегодня как никогда им было необходимо псевдо-пустословие Раза, который всегда был рад развлечь публику. Однажды, еще до того, как он сжег любимый особняк Эфрат, она спросила его, почему он столько смеется и так любит, чтобы смеялись другие. Он улыбнулся тогда одним уголком губ и ответил, что когда-то он начал смеяться и смешить других, если ему было больно.

Ночь уже близилась к своему завершению, когда Эфрат вернулась в свою комнату. Что-то было не так. Что-то изменилось. Она всмотрелась в темноту: темнота тоже изменилась. Она искрилась, как если бы крошечные искры разлетались из ниоткуда. Но это просто Рахмиэль, сидевший у книжного шкафа, открыл глаза и посмотрел на нее. Какое-то время Эфрат просто стояла на пороге и наслаждалась неожиданным зрелищем. Сама комната была наполнена не только старинной итальянской мебелью, но и той самой подвижной и живой тьмой, которая все еще живет в некоторых уголках этого мира. Ее может почувствовать почти каждый, но каждый чувствует ее по-своему. Эфрат всегда ощущала ее как океан, теплый, глубокий, способный скрыть тебя от любой опасности мира и подарить любые приключения на твой вкус, поднять со дня любые сокровища и приоткрыть двери в чужие тайны. В нем было столько неизведанного, такого, что даже она еще не знала и что, может быть, было известно только Старейшинам.