Я хотел убить небо

– Да ничего, его ранил полицейский, а банкир сбежал, и его арестовали.

– Почему банкир сбежал? Он-то ведь ничего плохого не делал.

– Кабачок, ты со своими вопросами уже реально достал.

Интересно, как выглядит папа Ахмеда?

Обычно у злодеев ужасные лица, грязные волосы, небритые щёки, они жуют жвачку и всё время ругаются плохими словами. Но, может, папа Ахмеда не был злодеем, а украл деньги из-за того, что его жена была тяжело больна, как в новостях по телевизору.

Но банкира-то зачем было воровать?

После завтрака мы с Камиллой пошли гулять в лес. Нам с трудом удаётся остаться наедине, потому что вечно за нами увяжутся то Беатриса с Алисой, то мальчишки, поэтому приходится хитрить.

Камилла сказала девочкам, что идёт за конфетами в кабинет мадам Пампино, а я сказал Симону, что иду к Рози.

Камилла, как обычно, надела джинсы и серый свитер с высоким горлом. Она держала меня за руку и скакала вперёд на одной ноге. Я тоже стал прыгать, как она, и так мы двинулись прочь от приюта, как два одноногих друга.

А потом я потерял равновесие, и мы упали, завалившись набок.

– Ты не ударился? – спросила меня Камилла.

– Нет, а ты?

– Нет.

Мы остались лежать на земле, прямо на дороге между полем и рекой.

– К Ахмеду приехал папа, – сказал я.

– Повезло!

– Его папа вышел из тюрьмы. Он украл чемодан денег и банкира.

– Мой папа тоже сел бы в тюрьму, если бы не бросился в Сену. Мне так сказал судья.

– Твой папа бросился в Сену?

Я приподнялся на локте и посмотрел на Камиллу, а она смотрела в небо, и в её длинных волосах запутались травинки.

– Да, после того как убил маму.

И тут я вспомнил о том, что сам натворил.

И о судье, который назвал меня «недееспособным несовершеннолетним».

И о Реймоне: «Револьвер – это не игрушка, малыш».

А потом я увидел, как мама хочет отобрать у меня револьвер, но я держу очень крепко, и тут раздаётся выстрел, и я убиваю её во второй раз.

– Я тоже убил маму.

– Я знаю. Симон мне рассказал.

– Он всё про всех знает.

И больше я ничего не говорю. Я жду. Не хочу ранить Камиллу своими вопросами. От вопросов иногда только хуже.

И тогда Камилла рассказывает небу.

– Моя мама была портнихой. Она работала дома, и люди приходили к нам домой с рубашками, которые надо было ушить, с носками, которые надо было заштопать, занавесками, штанами или большими отрезами ткани, которые мама превращала в скатерти или платья. Когда я уходила в школу, она уже сидела над швейной машинкой, махала мне на прощанье рукой и посылала мне воздушный поцелуй. Когда я возвращалась, она всё ещё работала, и её пальцы скользили по ткани, стрекотала машинка, а в корзинке рядом уже ничего не было. Я подходила и забиралась к ней на колени, она проводила рукой по лбу, а потом говорила: «Пойди выпей молока, маме нужно ещё поработать», работа никогда не прекращалась. По вечерам люди продолжали звонить в дверь, но эти приходили уже с пустыми руками. Однажды вечером, перед тем как лечь спать, я спросила у мамы, что нужно штопать этим вечерним людям, которые приходят с пустыми руками, и она улыбнулась и ответила: «Сердце, моя милая». После того как раздавался вечерний звонок в дверь, мне больше не разрешалось выходить из своей комнаты, но я всё-таки потихоньку выходила, и мама ни разу не заметила, что я смотрю, как она штопает сердца этим вечерним месье. С ними она не пользовалась ни напёрстком, ни иголкой, ни швейной машинкой – только языком.

– А твой папа где был?