Я – контрабандист

– Повторяю: на судне продолжается таможенный досмотр. Хождение по судну и выход на берег категорически запрещается, – звучало по трансляции. – Разгрузка опечатанных помещений будет разрешена только под наблюдением работников таможни.

Я воспринял это как приговор. «Под наблюдением» – это значит, всё будут считать. А у меня и считать необязательно: два ряда коробок чипсов за дверью, а дальше сплошь мешки.

Мы с Безбережным, понурые, сидели без дела в своей каюте. Время уже подвалило к полуночи.

Наконец пронёсся слух (народ, несмотря па предупреждение, все же осуществлял «хождение по судну»), что таможенники покинули теплоход.

– У вас опечатали? А у тебя? Что собираетесь делать? – тревожно переговаривались между собой коммерсанты.

В это время радио объявило:

– Судно находится под арестом. Любая выгрузка запрещена. С восьми утра будет продолжен таможенный досмотр.

Пассажиры, кто с отчаянием, кто со злобой в глазах, матерясь, разбрелись по своим каютам, как по камерам заключения. Судно под арестом. Сообщения с берегом нет. Остается только ждать, чем все это кончится.

– С нашей стороны никаких проколов не было, – пробормотал Шурик, словно заочно оправдываясь перед кем-то (перед Олегом, конечно же). – Тут уж элемент везения. Нам не повезло. Значит, и Олегу тоже…

Вот тебе и благоприятный период, вспомнил я Шурины предсказания.

Однако в шесть утра «Морской биохимик» почти бесшумно отвалил от причала и на самом малом ходу, воровски прячась в тумане, направился в глубь бухты – на сорок четвертый причал. Видимо, было достигнуто какое-то соглашение с таможней.

– Не ссы, Вадька! – вошел в каюту отлучавшийся Шурик. – Я сейчас говорил с кэпом. Он сказал: приводите своего таможенника, он мне в бумагах отмечает, что груз соответствует списку, ставит печать – и, пожалуйста, снимайте пломбы!

Здорово. Получается, у каждого должен быть свой таможенник. А может, у каждого и есть такой?

С палуб уже вовсю шла разгрузка. Толкались пассажиры, грузчики, милиция, бандиты. Среди последних я многих уже узнавал в лицо. Они по-хозяйски разгуливали по судну, покуривали, приятельски переговаривались с охранявшими теплоход омоновцами.

Подошел Олег с напарниками и Пашей-«макаровцем».

– Что с опечатанной лабораторией будем делать? – хмуро спросил я.

– Вскроем, – без тени сомнения ответил Олег. – Стоимость товара несравнима ни с какими последствиями.

Вскоре, однако, появился один из «своих» таможенников. Его привел представитель турфирмы Володя. Таможенник был при форме, с папочкой, щеголеватого вида. Он даже не взглянул на опечатанные двери, а сразу поднялся в каюту капитана. Через какое-то время оттуда с лихорадочной поспешностью выскочил Володя и принялся собирать с коммерсантов по сто долларов, после чего было разрешено помещения распечатывать.

Я прикинул в уме, что с десяти или двенадцати человек набралась сумма не менее тысячи долларов. Я за целый рейс столько не заработал. Да, выгодно быть таможенником.

– Ну как там Корея? – спросил у меня Румянов, когда мы, грязные и потные, отдыхали на мешках в Жупиковской квартире.

– Наваривается, – ответил я, незаметно для себя уже пользуясь распространенным среди коммерсантов жаргоном.

В тот же вечер я сбегал на почту и позвонил в Питер, домой. Как там? Может, институт уже работает?..

– Нет, все по-прежнему, – охладила меня Катя. – Твой шеф, мне сказали, подрабатывает ночным дежурным в гостинице.

Мой руководитель дежурит в гостинице. Известный ученый Скрыплев разносит телеграммы. Я вожу контрабандный товар. Все при деле. Но выиграло ли от этого государство? И уже не в первый раз у меня возникло подозрение, что кому-то, каким-то силам выгодно, чтобы люди интеллектуального труда в нашей стране деградировали.

ОБЫЧНЫЕ «ЗАМОРОЧКИ»

Потянулись монотонные, хотя и довольно хлопотные дни. Товар расходился медленно. Приезжавшие из Уссурийска, Благовещенска, Южно-Сахалинска знакомые покупатели-оптовики жаловались, что торговля идет вяло: у народа мало денег, везде задерживают зарплату. Олегу же нужно было скорее все продать, чтобы вернуть долг и получить новый кредит до своего отъезда в Америку.

– У Безбережного объявление вышло, – сообщил он однажды, – «Продаются тапочки “Жеребенок”». Жеребенок! О-о-хо-хо! Ни один человек не позвонил. Он не понимает, что меня подводит такими объявлениями. Мне же за него деньги отдавать.

Десять тысяч детских тапочек «зависли» у Шурика, и получить с него деньги до своего отъезда Олег уже не надеялся.

У нас дела обстояли не намного лучше. Так, выявилось, что хозяин магазина «Новая Москва» мистер Чу напихал тапочек совсем не тех расцветок, каких я заказывал.

– Особенно вот эти, красные с мордочками – стопроцентный тормоз, – заключила Ольга, выкладывая образцы товара в прихожей. – Наши женщины такое не носят.

Несколько раз Олег вывозил меня на Некрасовский рынок, где я располагался недалеко от входа с двумя коробками тапок и связкой юбок.

Сперва я чувствовал себя скованно, мучительно топтался возле своего товара, безнадежно озираясь, но после двух-трех выездов вполне освоился.