Я, которой не было

Иногда я его понимаю. Мне самой это омерзительно.

Прошло четыре года и четыре месяца с тех пор, как я его целовала. Когда Бильярдный клуб «Будущее» в последний раз собирался на Мидсоммар, мы играли в «лебединую охоту», а он сидел рядом в своем кресле и смотрел на нас. И тут я, потная и хохочущая, плюхнулась к нему на коленки, забыв на мгновение, кто я и кем стал он, и, положив ладонь ему на щеку, поцеловала, — мой язык скользнул в его рот и принялся осторожно пробовать на вкус его слюну. Но это длилось всего несколько секунд, потом он отдернул голову и сжал губы.

— Пошла ты к черту! — прошипел он. — Проваливай!

Пер стоял рядом и все видел. Он сморщил лоб и огорченно надул губы. Видимо, это меня и взбесило, что есть свидетель, что кто-то узнал, как все обстоит на самом деле. Но я ничего не сказала. Только соскользнула с колен Сверкера и, повернувшись к нему спиной, стремительно зашагала по газону к черному прямоугольнику двери и, вбежав в дом, заперлась в туалете. Я гримасничала в зеркало, полоща руки в холодной воде. Скотина! Какое у него право — так со мной разговаривать? Пусть скажет мне спасибо, что вообще живой остался! Он что, не понимает? Неужели непонятно, что я пощадила его, и не один раз! Никто бы не упрекнул меня, если бы я сдала его в приют, особенно если бы одновременно предала огласке некоторые детали того несчастного случая. «Гусь» и есть «гусь», и уж от кого уходить, как не от него!

Когда я вышла из дому, на ступеньке крыльца сидел Торстен. Я погладила его по волосам, усаживаясь рядом. Сперва вид у него сделался удивленный, а потом глаза превратились в две черные щелочки. Он улыбался.

— Ну как?

Я улыбнулась в ответ, напрягая мышцы щек. Ярость до сих пор ударами отдавалась в висках.

— Сам-то как?

— Да неплохо.

На миг наступило молчание. На кухне кто-то чем-то загремел. Торстен понизил голос.

— Сходим к озеру?

Я кивнула. Мы поднялись и пошли. За деревьями, когда нас не стало видно из сада, я протянула ему руку.

— Иногда, — сказал он, — дико жалеешь о несбывшемся.

Я сидела на камне, опустив в воду правую ногу. Вода была ледяная, и частью существа я с интересом фиксировала, как нога постепенно теряет чувствительность. Остальная часть слушала Торстена, глядела на него и украдкой принюхивалась к его запаху.

— Например, о чем?

— Что я так и не научился летать.

Я рассмеялась.

— Так тебе хочется летать? На собственных крыльях?

Он уселся у кромки пляжа, расстегивая сандалии. Он возился с ними долго, неловко, рассеянно.

— Да. А тебе нет?

— А почему мне должно хотеться? Какой смысл?

— Надо научиться додумывать всякую мысль до конца.

— Зачем?

— Затем что это — единственный способ взлететь.

Я покачала головой.

— Ты же не летаешь.

Он стянул носки.

— Летаю. И мучаюсь оттого, что не умею летать.

С другого берега озера донесся птичий крик. Торстен, склонив голову набок, взглянул в хмурое небо.

— Слышала?

Я кивнула. Да, слышала.

Когда же он придет?

Поднимаю руку, чтобы взглянуть на часы, но вижу только собственное запястье. Часы и кольца остались лежать в ванной. Плевать. Прошло уже столько времени.

Оглядываю гостиную. Идеальная чистота. Надо полагать, Сверкер вчера заставил помощницу пройтись с пылесосом. За этим он в последнее время строго следит. Кальсоны у него всегда наглажены, носки тщательно разобраны и свернуты по парам, настиранные загодя фуфайки и свитера целыми днями лежат в сушилке. Дома мне практически не остается работы.

Оно и к лучшему. Я ведь тут почти не бываю.

Иду к двери на веранду и прислоняюсь лбом к холодному стеклу. Садовая мебель по-прежнему на улице, краска потрескалась, обнажив под белой поверхностью серые ранки. Если бы кто-нибудь помог мне затащить ее в подвал, я бы, может, ее ошкурила и покрасила — в ожидании, пока вернутся слова…

Торстен мог бы помочь. Если он придет. Если решится прийти.

Но сейчас мне, в общем, безразлично. Все ведь уже стало так, как есть. Всякая вещь на своем месте, муж за одной запертой дверью, жена за другой.

Мы с ним не прекратили разговаривать. Мы просто не начинали.

Мы и в лучшие-то наши времена не говорили друг с другом. Даже не пытались, вместо этого мы смеялись, дурачились и занимались любовью. Первые недели в нашем новом доме Сверкер стремился освятить все его комнаты совокуплением. Кухню и прачечную, гостиную и столовую, кабинет, и ванную, и кладовку. Когда до нас дошло, что мы успели заняться этим везде, кроме спальни, то просто упали от хохота. Нам повезло: упали мы в нашу двуспальную кровать. Так что вскоре и спальня тоже оказалась освящена.

В те дни я постоянно улыбалась своему отражению — не могла не улыбаться.

Почему у меня такие розовые щеки? Потому что Сверкер забыл побриться. Почему у меня такие алые губы? Потому что так много целовали Сверкера. Отчего у меня ноет внизу живота? Оттого что мы часами любили друг друга.