Я люблю, и мне некогда! Истории из семейного архива

Атенька, живу я второй день в роскошном мире.

Глушь. Лужи и петухи. Колхозные старушки в белых платочках. Козы и гуси. Ни одного городского звука! Моя хата с краю – с самого краю. С одной стороны поле, с другой – лесок. Свежескошенная трава. Небо в облаках. Палата на 5 человек. Окно мое прямо в поле. На стене натюрморт – не то птица, не то фрукты. В столовой – пальмы.

Пораженный их девственным зеленым цветом, я подошел поближе. Оказалось, что они настоящие. Только – засохшие, а потому выкрашены в “веселенький” зеленый цвет. Помаленечку читаю. Попробую через пару дней что-нибудь написать для “Московского комсомольца”.

Мирная картина могла бы навести на мысль о вечной неизменности российской провинции, если бы в начале письма не стояла дата – 1989 год – и не упоминалась газета “Московский комсомолец”.

И в этом издании, и во многих других газетах и журналах того времени все бурлило. Печатались те, кого раньше не печатали, писали о том, о чем раньше не писали.

По вечерам отец с нетерпением ждал возвращения Юры с работы, чтобы он прочитал ему новые газеты – глаза уже не позволяли сделать это самому.

Юра и Володя ходили на демонстрации и митинги, стояли несколько часов в морозный декабрьский день в печальной очереди, чтобы проститься с Сахаровым.

В 1988 году Володя принимал активное участие в организации общемосковского мероприятия, посвященного жертвам сталинских репрессий в Доме культуры МЭЛЗа. На вечере выступали известные писатели, историки и, главное, – выжившие жертвы террора.

Там же были открыты две выставки проектов. Среди отмеченных газетами были и два Володиных – проект виртуального восстановления храма Христа Спасителя и проект мемориала узникам ГУЛАГа.

Старые стены разваливались, рухнула и Берлинская стена – как раз накануне поездки Юры в Германию.

Перед отъездом мама просила найти Лору, от которой давно ничего не было слышно. Юра позвонил ей из западной части Берлина, радостно поздоровался, сказал, где находится, спросил, когда можно прийти. Она помолчала и вдруг нервно ответила: “Разве ты не видишь, что вокруг делается? Зачем нам нужен этот Запад?” – и бросила трубку. Больше Юра ей не звонил. Вероятно, это было время крушения ее идеалов. Другое мировоззрение она не принимала – таких и в ГДР, и в СССР было много.

Девятнадцатого августа 1991 года, в день начала путча, отец, не отрываясь, слушал “Эхо Москвы”.

На другой день он вечером поехал к Белому дому, оставив сыновьям записку:

Ребята!

Хорошо, что вы в Москве. Я Вас приветствую и рад.

Я уехал к Белому дому.

Есть один человек – пострадавший под БТР. Ночью постреливали, но – в целом – спокойно.

В Белом доме – Растропович. Я не один.

“Радость тихая дышать и жить…”

Начиная с 1991 года мама практически не вставала с постели – была то в больнице, то дома. В летние воскресные дни, когда Юра или Володя оставались с ней, она могла немного походить. Они шли недалеко, в Измайловский лес, садились на скамейку рядом с еще оставшимися в лесу старыми деревьями, рассказывали ей о своих делах как самому близкому человеку.

Второго сентября 1992 года Юре исполнилось шестьдесят. Сесть со всеми за стол мама была не в состоянии – лежала в другой комнате. Отец, Юра, Володя, Юрины друзья, которых она знала по многу лет, по очереди заходили к ней, не оставляя одну. Было очень грустно.

Семнадцатого сентября она почувствовала себя очень плохо. Отец вызвал “скорую”, позвонил Юре на работу. В этот раз мама особенно не хотела ехать в больницу, но ее в конце концов уговорили. В пятницу в полном изнеможении отец уехал за город, Юра и Володя были у мамы в пятницу и субботу. Ей не становилось легче.

Утром в воскресенье 20 сентября Юра собирался пойти к ней пораньше. Но в восемь часов утра раздался звонок из больницы – мама под утро умерла.

Отец приехал вечером в понедельник. Узнал о страшном от нас на пороге. Молча сел в прихожей, обхватил голову руками. Сказал сдавленным голосом: “Мы очень любили друг друга”. Потом ушел в свою комнату и закрыл дверь на ключ.

Закончилась такая трудная и большая жизнь, хотя сама мама скромно написала однажды: