Я люблю тебя лучше всех

– И что? – Вавка аж подпрыгнул в праведном гневе. – Блин, Петрищев, это, вообще, кого интересует? Этот сраный сортир на станции – кому он нужен? А обедненный уран – это проблема всего человечества!

– Какое мы человечество, Нужный, а? Какое мы, на хрен, человечество? Кто нас вообще считает за людей? Мы сами себя за людей разве считаем? Наши проблемы – это наши проблемы!

– На той стороне вчера какого-то алкаша прирезали, – вставила свои пять копеек Катька.

– Это проблемы той стороны, – отрезал Петрищев. – Они ва-а-аще отбитые там.

Костя что-то знал об этой истории:

– Алкаш с нашей стороны был, с моего двора. Ходил туда за самогонкой и с тамошними мужиками бухал. Выпили, что-то не поделили, ну и…

Во мне промелькнуло любопытство:

– А что… не поделили?

– Да хрен его знает, это ж алкаши. Может, собрали группу и не знали, как назвать.

От смеха я даже пивом подавилась. Все-таки Костик прикольный, не то что Суходрищев и Вавка с их тупыми спорами.

– Хе-е-рня, – философски изрек Петрищев. – Алкота по пьяни друг друга ва-а-аще жестко режет. Это неинтересно. Вот в конце 80-х у нас свой маньяк был. Тогда… как от станции идти туда вон, на Культуры, была только тропинка. Деревья, кусты, помойка, короче, как всегда у нас. Фонарей не было. И он там караулил баб. Завод еще работал, а они с вечерней смены ходили. С последней электрички. В общем, тетки даже отказывались на смены выходить. Потом его повязали и расстреляли. Он даже выглядел мерзко… типа как ты, Нужник. Тоже какой-то весь сутулый. И не скажешь, что маньяк. А тетки еще долго боялись. Мужиков своих просили их встречать с электрички. Один мужик как-то вышел свою бабу встретить, да что-то рано, думает: зайду в шалман на станции, пропущу пивка, пока она приедет. Пришел туда, а там какие-то блатные зависали. Они ему слово, он им в ответ, а они ему нож в бочину и тикать. Так он и помер. Завалился и кровью истек. Может, если б видел кто, так скорую бы вызвали, спасли. Но никто не видел, а эти сидевшие, они знают, куда бить, чтоб сразу…

– У шалмана сейчас тоже можно получить, – влез Вавка. – Запросто.

– Не-е-е, сейчас уже не то, – с видом знатока тянул Петрищев. – Сейчас блатных меньше, да и маньячил нет. Алкаши что – они были, есть и будут, пока мир стоит.

– Алкаши тоже жестко могут, – встряла Катька. – Мамка рассказывала, что на той стороне алкаш хату сжег одной бабки-самогонщицы, которая ему в долг не налила…

– Наркоши жестче, – Петрищев, видимо, хотел, чтоб за ним было последнее слово. – Те вообще ничё-ё не соображают, когда доза нужна. За копейку зарежут.

Вавке и Петрищеву нравилось обсуждать криминальную хронику Урицкого. Наверное, при этом они чувствовали себя какими-то более значительными. Ну или им казалось, что так все наше дерьмище: наркота, алкоголь и преступность – их никак не коснется. Типа они вне.

– На хрена это все? – Вавка метнул в мусорку банку от пива. – Срань, а не поселок!

– И сортир закрыли, – гнул свою линию Петрищев.

– Вам-то какая разница! – злобно бросила Катька. – Вы на кусты поссали, и все. А тут только сядешь, как народ с электрички валит, а ты жопой из кустов им светишь…

Все снова засмеялись.

– Пошли… домой, – выдохнула я. Меня уже здорово разобрало. – Поздно… мамка распсихуется…

Я стояла на стреме, пока Катька делала свое дело, и смотрела то в сторону поселка, то в сторону станции. Когда Катька уже вынырнула из кустов, застегивая штаны, на тропинке показалась Тень. Она шла прямо на нас и, не замечая, прошла мимо.

– Она тут часто… туда-сюда. Я следила за ней… в деств… в детстве, – пьяно ломая слова, пояснила я Катьке.

Она рассеянно кивнула, не вслушиваясь, а я в свою очередь скрылась в кустах. Голова немного кружилась, но я еще соображала, так что очень старалась не обоссать кроссы. Глядя на раздваивающуюся и растраивающуся дорожку, я думала, что вот так же будет и с нами, с «Обедненным ураном», – разбежимся в разные стороны, и все, досвидец… Я натянула джинсы и вышла из кустов.

А потом, подойдя к своему дому, я обнялась с Катькой и чуть не разревелась.

– Ширинка нараспашку! – встретила меня мать. – Стоит-шатается! Алкоголичка! И перед сестрой не стыдно!

– Она разве знает, что такое стыд? – Сестра посмотрела на меня с крайней степенью презрения. – Ей лишь бы нажраться со своими дружками тупыми!

Что ж, избежать разноса не удалось, это печально.

Порадовавшись тому, что кроссовочки все еще белые, кра-со-та, я разулась и завалилась на кровать.

– Знаешь что, м-малая, вредная ты к-коза… – заплетающимся языком завела я. – Я п-поняла, п-почему… она х-ходит… т-туда-сюда… это ее мужа… на станции – чи-и-ик… нож в б-бочину… у ш-шалмана… она боялась, что ее… а п-получилось, что его… и она т-теперь туда-сюда ходит… она смерти ищет… я столько… с-столько лет думала: какого ч-черта, а теперь поняла…

Я говорила и говорила, а сестра сидела за столом над книгой и что-то учила. У нее была очень прямая спина и коса лежала аккурат между лопаток.

Не ходите, девки, замуж