Я люблю тебя, прощай

Разумеется, это приводит к другим ссорам, и в результате одна половина города не разговаривает с другой половиной. Чувствительную натуру обидеть несложно, но даже самые черствые в феврале то и дело удивленно морщатся, вдруг получив болезненный щелчок по самолюбию. Гарри сносит обиды с деланным равнодушием, Сэм тоже. Таков их способ самозащиты. Их семья рушится беззвучно. Те, кто дивится обилию войн на земле, выпускают из виду, что творится с семьями в феврале. Если уж семья не в состоянии пережить февраль в мире и согласии, чего требовать от государств? Удивительно, что на земле не развязывается еще больше войн.

Мацек

Да, январь — плохо, но февраль — совсем плохо. Смотрите! Все эти люди вокруг тоже это знают. Каждое лицо, каждый человек, какие они усталые. Они хотят, чтобы зима ушла, и боятся, что она вернется. Бледные лица, серые лица, пустые глаза. Ползут, как сонные мухи. Нет надежды в этих днях, ни грамма. И все же мы должны заниматься своими делами. Эвантон учится, работает, ходит в библиотеку и к зубному. Ходит в лавку за молоком. А я люблю Аню, а она любит мужа, а он любит ее, а она любит меня. И у нее внутри — ребенок, не мой ребенок. Голова у меня больная, и я чувствую себя старым.

Сегодня Аня пришла, прибежала под дождем. Дождь льет, будто небо порвалось. Волосы у нее мокрые, и от этого лицо, недолго, становится некрасивым. Я это заметил. В первый раз вижу, что она не всегда красивая. Я больше не влюбленный.

— Аня, — говорю я немного погодя, когда мы отдыхаем, голые, с закрытыми глазами. Ее голова — вот здесь, у меня на груди. — Я тебя люблю.

— Да, я знаю.

— Но ты осторожная, да?

— Осторожная? Хочешь сказать, насчет этого? Чтобы никто не прознал?

— Пожалуйста, ты должна быть очень осторожная.

— Почему? Ты не хочешь, чтобы меня вывели на чистую воду? — Она садится, у нее на шее янтарное ожерелье из Суконных рядов.

— Нет. Не хочу, чтобы тебя вывели на чистую воду.

— А жениться на мне не хочешь? Ты не настолько любишь меня?

— Перестань! Я люблю тебя, я настолько люблю тебя. Kocham cie![28] Но ты сама не хочешь за меня замуж, так? Смотри, как я живу. А твой муж, он ведь очень… очень важный, да? Учитель. Отец твоего ребенка. И зарабатывает хорошо.

— Ты тоже учитель. Ты преподаешь философию!

— Только в Кракове. И та работа не очень хорошие деньги. И вообще она кончилась. В колледже, больше нет философии там.

— Значит, ты ревнуешь? Ревнуешь к нему!

— Нет. Не ревнивый я.

— Неправда! Ревнивый! И хочешь на мне жениться! Ну, признайся!

— Нет, не хочу! — И это действительно так.

— Нет, хочешь! — заливается смехом Аня.

Она совсем другая в эти дни. Что случилось с моей серьезной, осмотрительной девочкой? Она никогда раньше так не смеялась. Хохочет, словно пьяная. Я прижимаю ее к дивану и поцелуями заставляю замолчать.

Но я больше не влюбленный. Со мной что-то другое. Не знаю что.

Аня ушла — она никогда не остается долго. Иногда за целую неделю я вижу ее всего два часа. Снег идет. Мне в фургоне слышно, как он падает — тихо шлепает по окнам, по крыше. Зефиринки. Шлеп, шлеп, шлеп. А больше ничего не слышно, тихо в Эвантоне. Снег приглушает все звуки.

У меня кончилось молоко, но я никуда не пойду. Да. Есть хлеб, есть масло, сделаю себе тост. Когда приходит Сэм, этим я и занимаюсь — делаю тост, и мы пьем чай без молока. Я кладу в чай малину. Сэм уже привык.

— Ну, как жизнь, как дела на любовном фронте? — спрашивает Сэм.

— Пожалуйста, жизнь есть, немножко любви есть, а фронта нет. В действительности и любви никакой нет.

— И у меня тоже. Пока, во всяком случае. Соус какой-нибудь имеется? — Он открывает дверцы буфета и принимается греметь банками.

Как будто все-таки переехал ко мне.

Сэм