Я, Лунин…

Выпив, Татьяна Васильевна прижала пустую стопку к лицу и зажмурилась. Какое-то время она сидела неподвижно, а на ее застывшем, вдруг ставшем необыкновенно бледным лице проступило жалобное, обиженное выражение ребенка, который только что сломал любимую игрушку, но вместо сочувствия и жалости от окружающих получает лишь упреки за свое неосторожное поведение.

— Не удержалась я, — все так же, не открывая глаз, произнесла Лунина. — У меня рука с бидончиком за спиной была. Так я из-за спины и махнула. Я и не поняла толком, куда попала. Дашка охнула, отступила как-то коряво. Нога у нее, видать, подвернулась. Тут она как стояла, так на землю и завалилась. Я стою, не пойму ничего. А она ногами, знаешь, так по земле поелозила немножко, да и затихла. Наклонилась я к ней, по щекам похлопать хотела, в себя привести. Гляжу, а у ней из головы гвоздь торчит, а на том гвозде палка держится. Видать, на земле валялась, уж не знаю, кто там бросить додумался. Тут я и поняла, что все, нет больше Дашки.

Поставив рюмку на стол, Татьяна Васильевна открутила колпачок с бутылочного горлышка, собираясь налить себе еще.

— Илюша, это же судьба? — Она с надеждой взглянула на племянника. — Это ж судьба такая? Чтобы раз, и нет человека.

— А часы? — Илья забрал у тетки бутылку и отставил ее на дальний край стола.

— Часы… — Тетка обреченно вздохнула и, протянув руку, вернула бутылку к себе. — Будь они прокляты, часы эти. — Это ж ему мэр наш, Миткевич, подарил лет семь назад. У них тогда мода пошла — город благоустраивать. А в бюджете же денег якобы нет, так и придумали, все предприниматели, какие есть заметные, все скинулись, кто во что горазд. Ну а взамен им почет, любовь мэра и часы, прям будто часов ни у кого своих не имеется. Толик вон площадку детскую построил в парке, за домом культуры, ему вот часы взамен дали. Еще неплохо сменялся. Некоторым поболе раскошелиться пришлось. Вон, Гришка Ягупов, с рыбобазы, тот фонтан городской чинил, миллиона в два ему часы вышли, а мы ничего, в триста тысяч всего и отделались. Зато именные.

— Удобно, если где обронишь, сразу видно, кому нести, — согласился Илья.

— Он же ремешок еще днем порвал, когда от Эдика уходил, — объяснила тетка.

— Я знаю, — кивнул Лунин, — я там у забора ремешок нашел. Обрывок.

— Где ж ты все так искать научился? — покачала головой тетка. — Али нюхом чуешь?

Не дождавшись ответа от Ильи, она продолжила:

— Пришел он домой, говорит, мать, часы я попортил. И на стол кладет. Я глянула, часы-то и целые. Ремешок подрал только. Ну я его и успокоила. Спи, мол, завтра все починим, будет лучше прежнего. Ко мне с утра Витек должен был заскочить, водитель наш, — объяснила она Илье, — ему как раз в город на склад за товаром ехать надо было. Вот я ему часы отдать и собиралась. Заедет в магазин, там ему и подберут, чтоб похоже на прежний. Не шибко велика проблема-то. Так что часы я в карман нагрудный и положила. А когда над Дашкой склонялась, они, видать, и вывалились. Я налью еще?

— Да, — протяжно выдохнул Лунин.

Его «да» желания выпить вовсе не означало. Пить, особенно водку, в этот момент ему совсем не хотелось. «Да» символизировало лишь удивление от того, что цепочка мелких, ничем не примечательных событий привела Анатолия в следственный изолятор, а его самого в город своего детства, о существовании которого он благополучно давным-давно забыл и был готов не вспоминать всю оставшуюся жизнь.

— Ну и правильно, — неверно поняла его тетка, быстро наполнив обе рюмки. Она взглянула на Илью набухшими, покрасневшими глазами и вдруг предложила: — Давай, что ли, Дашеньку помянем. Ведь все ж любил ее Толик-то.

— Угу.