Я, Майя Плисецкая

Протягиваю пожилому, прямому — по-военному — водителю шпаргалку с адресом на другой берег Сены. Весь дальний путь — мы попадаем в кромешный трафик — молчим. Подъезжаем к цели. Достаю из сумочки скомканные, как у всех женщин планеты, деньги. И вдруг... на чистейшем русском языке, с ятями (так мне слышится):

— Я денег от вас, госпожа Плисецкая, не возьму. Это вместо букета цветов...

Париж признает меня...

Глава 35 РАБОТА С ЯКОБСОНОМ

Парижский сон закончился…

Пробуждение.

Я — в Москве.

Иностранных визитеров — пруд пруди. Правительственные спектакли. «Лебединое» за «Лебединым». Великомученик Хрущев заучил уж весь балет наизусть! Что бы делала власть советская, не напиши Чайковский «Лебединого»?..

Опять же «Лебединым озером» с Фадеечевым я открыла 23 декабря 1961 года Кремлевский Дворец съездов. Аляповатое, казенное здание, присоседившееся к древним православным храмам Кремля, задумывалось для партийных съездов, юбилейных сессий Верховных Советов, международных конгрессов. Но не будут правительственные бдения каждодневно! Передали Дворец Большому. Шесть тысяч зрителей получили возможность смотреть там наши спектакли.

После очередного «Лебединого озера» для короля Лаоса — прием. Щедрин в престольном граде Киеве с концертами. Я прихожу одна.

Теперь властители наши вновь полны ко мне благосклонности и внимания. Не убежала балерина, вернулась — значит наша...

Бесшабашно настроенный Брежнев, кокетничая ямочками на щеках и поигрывая смоляными бровями, предлагает подвезти меня до дому. Флиртует вождь. Придется ехать. А то затаит вождь обиду. Нам с Брежневым и взаправду по пути: на Кутузовский.

Брежнев теперь второй человек в советском государстве — он Председатель Президиума Верховного Совета СССР. Машина вождю положена бронированная. Черная, вместительная, как катафалк. Следом поспешает другая. С охраною.

Леонид Ильич заглотал по случаю советско-лаосской дружбы «на вечные времена» хорошее количество спиртного. Зычным голосом читает мне стихи Есенина:

Все пройдет, как с белых яблонь дым...
Я не буду больше молодым...

Всхлипывает. Наш вождь очень сентиментален. Еще один охранник, сидящий рядом с шофером, обернувшись, сочувственно кивает мне: во, мол, какой образованный у нас в стране вождь пошел... И скользит беглым взглядом по моей сумочке — нет ли там динамита или какой гранаты. Чего доброго, лишится страна образованного вождя... От этих балерин всякого можно ждать, стервы...

Почитав Есенина, Брежнев затягивает песню — вождь тоже и меломан. С присвистом льется «Шумит и стонет Днипр широкий...» А сам — по-медвежьи — цапает меня рукой за колено.

Отодвигаюсь в угол и — приходится к месту — беспокойно вскрикиваю:

— Леонид Ильич, ой, здесь нет левого поворота! Водитель!..

— Мне, Майя Михайловна, можно, — самодовольно крякает любитель поэзии.

Движение останавливается. Постовой берет под козырек. И два черных лимузина на красный свет проскакивают перекресток. Взвизгнув шинами, сворачивают влево...

Вождь зачинает светский разговор.

— Чем новеньким порадуете своих поклонников в этом сезоне?

— Начала репетировать «Спартака»...

— Дак я ж «Спартака» видал...

— Вы видели постановку Моисеева, а это Якобсон...

— Юхансон? Хоккеист, что ли?

— Якобсон. Леонид Вениаминович. Замечательный хореограф.

Вот я и у дома. Сломя голову срываюсь к своему подъезду. И уже на ходу, вполоборота, прощаюсь:

— Спасибо. До свидания. Приходите на нового «Спартака»...

В театре денно и нощно репетируют «Спартак». Юрок, приглядев якобсоновский спектакль в Ленинграде, намерился взять его в нашу осеннюю поездку по Америке. Если Большой сыграет премьеру к апрелю, то декорации успеют доплыть через океан.

Второе условие Юрока — мое участие в этом балете. Два посланца театра — Преображенский и Никитина, вернувшись из Питера, уведомляют дирекцию, что роль Плисецкой — Фригия.

Учу Фригию.

Репетирует со мной Мария Николаевна Шамшева. Она из Ленинграда, из Мариинки, у нее феноменальная хореографическая память. И школа что надо — вагановская.

Как водится у Якобсона, на каждую ноту — движение. А у Хачатуряна нот очень много, может, даже больше, чем следует. Значит, и движений — тысячи. Все предстоит запомнить. И никаких привычных — ни тебе пируэтов, девлопе, жете антурнан. Все первозданное, доселе не существовавшее, якобсоновское.

За целую свою жизнь я встретила лишь нескольких балетмейстеров-творцов, у которых был природный Божий дар к сочинительству танца. Господь Бог так скуп на балетмейстерский талант от рождения! Блистательный танцор, умница, образован, начитан, хороший слух, а балетмейстер... убогий, никудышный. Вот и начинает лжетворец перелицовывать, заимствовать, перетряхивать удачные постановки прошлого. Бессвязно заполнять музыкальное пространство примитивными классными комбинациями да добавить по моде — натужно вымученный некий танец-модерн, заимствованный с видеопленок или подсмотренный на сцене у современных столпов модерна. В итоге — Тришкин кафтан, с миру по нитке — голому рубашка...