Я, Микеланджело Буонарроти…

Паола Пехтелева Я, Микеланджело Буонарроти…

Своей семье посвящаю…

1. С днем рождения, Микеланджело

На закате, когда воды реки Арно принимают цвет меди и отблеск уходящего солнца легким поцелуем ложится на мраморные статуи соборов, отчего они становятся похожи на стаи фламинго, стремящихся прикоснуться своими розовыми телами к небу, в сумерках уходящего дня, дня 6 марта 1475 года, отец поднес сына к решетчатому окну в виде арки, за которым простиралась погруженная в золотисто-сладковатую дымку итальянских сумерек Флоренция. Такие сумерки бывают только в Италии: нежные и сладкие, золотистого оттенка, пропитанные той лирической грустью, которая выливается во всех итальянских песнях. Эту лирику народной грусти Микеланджело пронесет через все свое творчество. Ему, на мой взгляд, до сих пор, нет равных в способности передать многообразие душевных терзаний человека как в скульптуре и живописи, так и в поэзии.

Но в тот момент никто и подумать не мог о том, какой драматической судьбой наделил Господь сына подеста двух итальянских селений Капрезе и Кьюзи.

Худенькая, невысокая, черноволосая и черноглазая мона Франческа не обладала хорошим здоровьем и родила второго ребенка через два года после первого сына без особой на то охоты, только по настоянию мужа, Лодовико Буонарроти. «Мы, Буонарроти, должны крепко стоять на этой земле, нас должно быть много. Поэтому будешь рожать столько, сколько сможешь», – настаивал на своем муж моны Франчески. Рождение второго сына не принесло ей ни облегчения, ни радости. На ребенка она почти не взглянула и немедленно потребовала к себе врача. Маленького кричащего Микеланджело взяла на руки служанка Урсула. «Ух ты, мой бамбино! Ой, какой ты горластый. Тебя, наверное, слышно в Неаполе. – Она развернула пеленки. – Росточком, правда, не вышел. Ну, да ничего, косточки у тебя, по всей видимости, крепкие, значит, здоровьем Господь тебя не обделил. Микеле, Микеле, успокойся, черноглазенький ты наш».

Мона Франческа так и не взяла новорожденного на руки. Заботы о нем были поручены Урсуле. Она-то и предложила отвезти мальчика в Сеттиньяно, горную деревушку каменотесов, что в трех милях от Флоренции. Там жила семья обожаемого младшего брата Урсулы, Томазо. Жена Томазо, Барбара, кормила в это время своего новорожденного сына Джулио, и Урсула, взяв на себя смелость, решила предложить благородным синьорам отдать маленького Микеланджело на кормление в семью брата.

– Никогда! Никогда! Ты слышишь меня? Никогда Буонарроти не отдавали своих детей черни на воспитание. Франческа, пойми меня. Это моя кровь и плоть! Он мой сын… и твой, кстати, тоже. Я тебя не понимаю. Ты же мать, ты должна кормить свое дитя сама. Бог сделал тебя женщиной, ты обязана зарабатывать себе место на Небесах чадородием. Ты обязана слушаться своего мужа и кормить грудью своего сына. Мы, потомки графов де Каносса, не должны выпрашивать грудное молоко для собственных детей в дебрях Апеннин! – весь красный от гнева кричал Лодовико, топал ногами и размахивал руками, неистово отторгал всем своим нутром чудовищное предложение служанки, которое, к великому удивлению мессере Буонарроти, поддержала его любимая жена.

Разубеждая ее не отдавать сына кормилице, он слегка увлекся и сел на своего любимого конька – родословную. Много позже Микеланджел о продолжит изыскания отца относительно происхождения семьи и будет настаивать на том, что Буонаррот и Симон и – флорентийская ветвь де Каносса.

«Чего хочет женщина, того хочет Бог». Эта французская поговорка оправдывает себя во всех частях света. Никакие доводы, ни религиозного характера, ни сословного, не возымели действия на мону Франческу. Холодная, недвижимая, она, точно мраморная статуя, неподвижно сидела перед разошедшимся супругом и спокойно смотрела на него своими большими черными глазами, ярко выделявшимися на бледном, осунувшемся лице. А он плакал, умолял, кричал, швырял в ярости предметы на пол. Но на все его мольбы, угрозы и проклятия Франческа лишь отвечала ледяным тоном:

– Нет.

– Какой-то скарпеллино! – цедил Лодовико сквозь зубы, еле выдавливая из себя отвратительное для него слово. – Какой-то скарпеллино будет ухаживать за моим мальчиком, чего доброго сыном его назовет. Бред! Разве же я мог себе такое когда-нибудь представить? Ох, Франческа, Франческа…

Мессер Лодовико собирался в путь, в горное селение Сеттиньяно. Медлить было нельзя: Микеланджело отчаянно нуждался в кормилице.

Провожать их собралось все семейство. Урсула держала на руках спящего бамбино. В этот последний день дома он вел себя тихо, не кричал, а только тихонько постанывал во сне, видимо ощущая всю драматичность происходящего.