— И тем самым объявишь войну всем жрецам, войну до последних дней своей жизни. Не делай этого, Минос. Жрецы знают всё, что когда-то было, что происходит сейчас и что будет на земле и на небе. Им известны самые сокровенные мысли людей. Они так же подчиняют себе души людей, как ветер — листья на дереве. Без них, Минос, тебе никогда не узнать, чего хотят боги, как тебе служить богам и каким путём идти, чтобы Крит обрёл счастье!
— И это говорит мне иудейка, которая верит в
Я замолчал, глядя на факира, который глотал огонь, а потом поднёс к своему лицу голову кобры и медленно взял её в рот.
— Вот тебе мой ответ, — сказал я. — Отталкивать от себя жрецов я не намерен: мне тоже нужна помощь богов. Только пусть они — пожалуйста, постарайся понять меня, — займут подобающее им место и не претендуют на большее. Пусть опекают души, утешают бедняков, вселяют надежду в больных и ведут людей к богам. Что они смыслят в посевах, урожаях, торговле и политике?
— Но ведь они тоже владеют землями, — перебила она.
— Рабыне не позволено прерывать мысли и речи своего господина, — оборвал я. — Мне известно, что честных и разумных жрецов не так мало, но пусть и остальные, жаждущие власти, остаются жрецами и не строят козней.
— А ты не забыл, благородный Минос, — обратился ко мне один вельможа, — что и сам был посвящён в жрецы, однако не владеешь высшими тайнами?
Я старался понять, что он имеет в виду, какой смысл вкладывает в это завуалированное предостережение. Потом вспомнил, что Манолис однажды уже говорил об этом.
— Верно, — согласился я. — Я — царь, а потому — бог города для своих подданных. — Я смотрел на него с насмешливой улыбкой. — Так вот, я — бог города, но тем не менее не могу выполнять обязанности жреца высокого ранга... Разве это не абсурд, не постыдная игра?!
— Государь, — возразил вельможа, — коль скоро у тебя другие обязанности, тебе следует назначить жреца высокого ранга, который будет выполнять за тебя нужные ритуалы...
Манолис почти теми же словами пытался ограничить меня.
— Ты имеешь в виду, что во всех своих поступках я должен быть подотчётен жрецам. Тогда я превратился бы в пустое место, в куклу, которая вынуждена вести себя так, как заблагорассудится тем или иным «генералам от религии», — с издёвкой сказал я, чеканя каждое слово.
Во второй половине следующего дня я отправился в Ираклион проверить, как идут работы по сооружению порта. Со мной поехала Риана. Манолис попросил взять его с собой: он собирался осмотреть тамошний храм.
Мы встретились с ним в условленное время у мола. Опускающийся вечер позолотил водную поверхность. Это было настолько впечатляюще, что мы погрузились в рыбачью лодку и велели её владельцу выйти в море. Сперва мы шли на вёслах, а затем хозяин лодки поднял парус. Нам казалось, что всё происходит во сне. Я взял Риану на руки, а у Манблиса хватило такта сделать вид, будто он не видит, что его верховная жрица вступила в контакт с мужчиной.
— Что это? — воскликнул вдруг рыбак и, приподнявшись, указал в сторону горизонта.
Мы тоже поднялись со своих мест и стали вглядываться в морскую даль.
— Там что-то плывёт! — вскричала Риана.
Рыбак направил лодку, куда она указывала. Скоро мы обнаружили обломки парусного судна. Мачта его была сломана, а паруса порваны.
— Там человек! — показала рукой Риана.
Нам казалось, что прошла целая вечность, прежде чем мы достигли обломков. В воде была девочка лет двенадцати, судорожно вцепившаяся в доску. Она казалась полумёртвой, ноги её бессильно свисали в воду, открытые глаза смотрели на нас бессмысленным взглядом — живыми представлялись только руки, удерживающие её на поверхности моря.
Рыбак осторожно направил лодку к обломкам судна, качавшимся на волнах. Манолис перегнулся за борт, а я держал его, не давая упасть в воду. Он разнял судорожно сжатые пальцы девочки и втащил её к нам в лодку. Она лежала у наших ног, не подавая признаков жизни. Моя охрана увидела с берега, что требуется помощь, и поспешила к нам на нескольких лодках.
Едва добравшись до берега, Манолис приказал солдатам повесить жертву кораблекрушения головой вниз. Он собственноручно принялся надавливать на живот и рёбра девочки, чтобы освободить её желудок и лёгкие от воды, которой она наглоталась.