Я, Минос, царь Крита

Не это ли было истинной причиной назначенного торжества?

Куда бы я ни бросил взгляд, везде были толпы людей. Народ всё прибывал и прибывал. Чувствовалось, что предвкушение ожидавшего их торжества наполняло людей такой радостью, что они не мешкая начинали его отмечать, предаваясь самым разнузданным оргиям.

В окно я видел женщин и девушек, которые вели себя, словно пьяные. Одурманенные то ли наркотиками, то ли крепким вином, они срывали с себя одежду и предавались любви.

«Неужели празднество в честь Великой богини дало толчок такой распущенности? — спрашивал я себя и отвечал: — Могучая сила, что сейчас беспрепятственно вырывается наружу, это сексуальность. Нередко она превращается в самоцель. Во время подобных торжеств люди получают возможность полностью раскрыться».

Мой внутренний голос обвинял жрецов. Для меня не было секретом, что творится в священных пещерах, я знал и о том, что там приносят в жертву детей. Мне вспомнилась одна история, которую часто повторяли в своём кругу слуги и рабы. Шторм загнал как-то в удалённый порт несколько судов со сломанными мачтами и изорванными парусами, где они, беспомощные, и стали на якорь. Жрецы посоветовали тогда капитанам принести искупительную жертву, выбрав для этого детей. В пещере разожгли огромный костёр, а потом стали приходить матери, предлагая жрецам своих чад. Утверждали даже, будто жрецы рекомендовали приводить в первую очередь девочек, якобы им легче умилостивить разгневанных богов.

Каждую приведённую к ним девочку жрецы украшали цветами, натирали благовониями и провожали к священному огню. Вскоре до ушей верующих, ожидавших перед входом в пещеру, донеслись предсмертные крики детей.

Однажды я отправился к этому храму и, принеся там жертву, спустился в долину, где встретил раба, принадлежавшего жрецам. Мы стали беседовать, и разговор коснулся храма и жестокости жертвоприношения детей. Раб нехотя признался, что детей в огонь не бросали, что всё это был спектакль. Жрецы собирали отовсюду девочек и направляли их в особую школу, где из них растили жриц, которые фанатично верили в богов и ради них были готовы на всё.

   — Но ведь это обман, — сердито заметил тогда я.

Раб почтительно поклонился и сказал:

   — Никогда не смотри на внешнюю сторону, государь, а всегда вникай в суть. Ты и впрямь веришь, будто врач излечивает водой, которой окропляет больного лихорадкой? Все его действия не более чем символ. А суть в том, что он, пользуясь своими магическими способностями, приказывает лихорадке уйти. В жизни многое, — добавил он, — всего лишь видимость, внешняя оболочка. Но люди часто нуждаются в этом. Прикажи своей душе, — убеждённо закончил он, — и сумеешь добиться многого...

Наступил вечер, стало темно. Площадка, где происходили торжества, освещалась светом факелов.

Едва я успел занять своё место, как на середину вышло несколько обнажённых мужчин. Самый старший воткнул в землю три коротких копья наконечниками вверх и с помощью особых пассов усыпил самого младшего. Затем двое других подняли спящего и положили на острия пик таким образом, чтобы голова его опиралась на первый, спина — на второй, а ноги — на третий наконечник.

Юноша будто одеревенел: он лежал на остриях так, словно они не могли поранить его. Старший сделал какой-то таинственный жест рукой — казалось, будто он что-то убирает — и потянул к себе копьё, на котором лежали ноги спящего. Через некоторое время он удалил второе копьё — из-под спины — и, наконец, третье, поддерживавшее голову юноши.

Всё это происходило на глазах тысячи с лишним жителей. Юноша, лишённый всякой опоры снизу, продолжал горизонтально парить в воздухе.

Я спросил у одного из стоящих за моей спиной министров, что он думает по поводу увиденного. Он ответил, что всё это, конечно, колдовство.

   — Так этого юношу заколдовали? — недоверчиво заметил я.

   — Не юношу, государь, а нас.

   — Нас?

Министр уклонился от ответа и рассказал, что однажды в Египте он наблюдал, как один волшебник бросил вверх верёвку.

   — Она осталась стоять, словно шест... — задумчиво сказал он.

Видя моё недоверие, он решил удивить меня ещё больше. Оказывается, по этой верёвке начал взбираться юноша, который вскоре исчез в облаках.

   — Ни один человек не в силах стать невидимым, государь, ни одна верёвка не может достать до облаков, сделавшись твёрдой, как палка. Всему этому есть только одно объяснение. Волшебник обладает способностью вводить в заблуждение зрителей. Поскольку человек не может и свободно парить в воздухе, есть только один ответ: нас заставили поверить, будто мы видим парящего юношу.

Сарра, беспокойно сидевшая позади меня и, вероятно, наблюдавшая за мной, вдруг спросила:

   — Почему ты всегда ссоришься с верховным жрецом?

   — Скоро перестанем, — утешил её я. — Я прогоню его прочь или сброшу со скалы в пропасть...