Я, Минос, царь Крита

   — Ей достаточно лет, чтобы познать любовь, — деловито заметил он.

   — Разве нужна тебе такая любовь? — удивился я.

Он цинично скривил губы.

   — Об этом можно было бы долго говорить, но я уже слишком много выпил. У твоих ног, Минос, стоит тебе только пожелать, будут самые красивые женщины. Они сочтут за счастье, если ты разделишь с ними ложе!

   — А у тебя разве иначе?

   — И да и нет, — ухмыльнулся он. — Женщины, которые приходят ко мне предложить себя, стремятся испытать высшее наслаждение и верят, что испытают его именно со мной.

Он подошёл к очагу согреть руки, а потом принялся расхаживать передо мной взад и вперёд, сжимая кулаки и жалуясь:

   — Ты счастливый — тебя постоянно окружают молодые соблазнительные девушки. А я — жрец, мне труднее. Ко мне чаще всего приходят женщины в возрасте. Что они могут мне предложить? Конечно, мы, жрецы, имеем жён, а подчас и гарем, но те, кто предлагает мне себя, хотят от меня получить нечто такое, чего я не в силах им дать! Ты, — пьяно захихикал он, — можешь затащить к себе на ложе любую. А я обязан прежде спросить, действительно ли она хочет предложить себя богам в моём лице. Ты можешь быть мужчиной — я же лишь крошечная фигурка в этом большом театре.

Мы прилегли возле тлеющего огня. Манолис был изрядно пьян. Новая рабыня принесла пушистое покрывало и накрыла верховного жреца. По её глазам было видно, что она не впервые видит Манолиса в таком состоянии.

Мы долго размышляли каждый о своём, глядя на пылающие поленья. Наконец Манолис потянулся и начал ощупывать пол и стену, возле которой лежал.

   — Мы живём и умираем в темноте, — пробурчал он.

   — А я витаю в розовых облаках и вижу свет, — гордо ответил я.

   — И это притом, что Пасифая любит твоего генерала Тауроса и частенько проводит с ним ночи?

   — У меня свои ночи, — уклончиво сказал я.

   — Но ведь ты — царь, а она...

Мы снова стали смотреть на языки пламени.

   — У кого из нас нет недостатков? — сказал я. — Разве я нормален? Или ты? Кто вообще нормален? Ты знаешь, Манолис, что я не люблю тебя, но, поскольку ты служишь богам, уважаю. А что такое религия без морали? А что такое интеллект без морали? Я частенько опасаюсь, что ты лишён её.

   — Мы, жрецы, — совесть людей, — ответил он.

   — В таком случае именно у тебя она должна быть, — резко заметил я.

Он кивнул. Некоторое время он лежал, как бесчувственное тело, но затем медленно начал говорить, подыскивая слова:

   — С завтрашнего дня начну стыдить всех. Пройму каждого. Если хочешь дождаться от деревьев плодов, их необходимо обрезать. Люди как деревья — они тоже склонны расти дичками. Палка, заметь себе, Минос, делает человека счастливее, чем все твои пустые разговоры о счастье.

Я смотрел на него почти со страхом.

   — Хотя ты — жрец, а я — царь, задача у нас одна — помочь людям. Любовью можно добиться этого быстрее и легче, нежели палкой.

На другой день я опять встретил Манолиса. Он возвращался после богослужения. Мы поздоровались, обменялись ничего не значащими фразами и неожиданно для себя опять заспорили о богах. Я снова завёл речь о своём желании объединить мир греческих и критских богов.

   — Мы почитаем одних и тех же богов, только они носят разные имена, — увещевал я его. — Что критский Загрей, что наш Зевс, — это одно и то же. Между греческими и критскими богами много общего. Если ты поможешь, мы могли бы слить воедино и греческое искусство с критским, и тогда мы послужим развитию многих народов. Новая вера в богов и более тонкое восприятие искусства придали бы людям новые силы.

Я проследил по его лицу за действием, которое производили на него мои слова, и потом добавил:

   — Мы многое заимствовали из Египта и Финикии — объединив все их знания со своими, мы должны сформировать новый идеал.

   — Царь, — надменно ответил Манолис, — человек редко видит благородство, ему нужен страх. А чтобы он не зазнавался, ему требуется палка. Неужели ты и впрямь надеешься, что крестьянин станет умнее овцы из собственной отары? Хорошо, мы получим новых людей, но добьёшься ты этого не ссылкой на благие цели, а лишь кнутом.

Я был шокирован услышанным.

   — Что ты за человек! — воскликнул я. — Долг жреца не карать, а с любовью вести людей к богам. Только проповедуя милосердие богов, ты завоюешь сердца бедняков, больных и слабых.

Он уклонился от прямого ответа, и я расстался с ним, испытывая неудовлетворение от состоявшегося разговора.

На рассвете следующего дня я отправился со свитой в местность, расположенную к западу от Кносса. Мне рассказывали, что там живёт жрец, который известен своей добротой и великодушием.

Он сердечно встретил меня, не проявляя ни малейших признаков подобострастия, говорил свободно, не скрывая своих мыслей. Сказал, что особенно заботится о заключённых и рабах, которые трудятся в каменоломнях и на рудниках.

   — Работа настолько тяжела, что трудятся там чаще всего лишь узники и рабы, и жизнь у них очень нелегка.

Хотя жрец пришёлся мне по душе, я спросил его с некоторым сарказмом:

   — Ты что же, единственный, кто заботится о них? А разве нет чиновников, надсмотрщиков и торговцев, проявляющих милосердие?