Я, Минос, царь Крита

   — Минос, — пробормотал он, тяжело ворочая языком и с трудом выговаривая слова. — Всё это детские сказки! Да, — кивнул он, — я... нет, все мы... хотим служить богам... Только они могут спасти нас. Разве все люди не стоят на краю пропасти? — Он вопросительно поднял на меня глаза, подумал, стоит ли продолжать в таком тоне, словно он всезнающий отец, а я — неразумное дитя. — Тебе известно, что люди больше не в силах переносить страдания? Убивают надсмотрщиков и даже в состоянии аффекта — собственную семью, беспричинно убивают детей и бесчестят женщин. Похоже, люди просто не выдерживают. Крит нуждается в коренном обновлении. — Он впился в меня глазами, словно ядовитая змея, готовая сделать завершающий укус. — Огонь — это всегда обновление. Сожжённые дома неизбежно должны быть отстроены заново — это необходимо тем, кто уцелел при пожаре. Заново строят лучше, красивее и разумнее прежнего. Все, кто любит Крит, должны свыкнуться с огнём. Война — тоже огонь. Пламя очищает, освобождает, ликвидирует грязь и прижигает многие раны. Во многих религиях принесение жертвы огню — это последнее, самое надёжное средство.

   — Манолис, — начал я, чувствуя, что и моя речь малопонятна из-за выпитого. — Манолис, — повторил я и забыл, что собирался сказать верховному жрецу. — Манолис, — ещё раз произнёс я, уже начиная терять самообладание, и наконец уже просто крикнул: — Манолис!

Я смолк, кляня себя, ибо царь даже во хмелю должен оставаться царём.

   — Огонь, — медленно выговорил я и принялся обдумывать каждое слово, которое намеревался произнести. — Огонь... разрушает и уничтожает.

Верховный жрец утвердительно кивнул, и я с удовлетворением отметил про себя, что он нетвёрдо держится на ногах и вот-вот упадёт.

   — Царь, — сказал он, взяв себя в руки, — всё плохое должно быть разрушено и уничтожено, будь то в религии, культуре, политике или в человеке. Таким средством очищения часто служит огонь. Всякое очищение сопровождается болью. Без боли никак нельзя обойтись, ибо только она порождает зрелость, необходимое обновление.

   — Неужели человеку для собственного развития действительно необходима боль, которая чаще всего сопряжена с тяжёлыми страданиями? — беспомощно спросил я. Я был поражён и стал пить вино прямо из амфоры. Я попытался вернуть её на прежнее место, где она стояла очень устойчиво, но не смог этого сделать. Амфора опрокинулась, и из неё на светлый ковёр из овечьей шерсти полилось красное вино.

   — Она истекает кровью, — медленно произнёс я.

   — Кто? — спросил Манолис.

   — Амфора.

   — Амфора не может истекать кровью.

   — Да нет же, может, — упорствовал я. — Я был свидетелем того, как кровоточили горы, деревья и...

В этот момент дворец снова содрогнулся. Мы прислушались, ожидая нового толчка.

   — Это — Крит, — иронично заметил Манолис.

   — Почему? В других странах тоже случаются землетрясения.

   — Но здесь — часто, возможно, даже слишком. То, что рухнуло, должно быть восстановлено заново. Зло — такова воля богов — должно быть сломлено и предано огню. Ты же знаешь, что за землетрясением нередко следуют пожары. — Он поднял руку и посмотрел на меня так, словно был ясновидящим. — Учись любить огонь — он очищает раны.

Послышался осторожный стук в дверь, и в комнату несмело вошла рабыня; в руках у неё было блюдо с орехами и медовыми лепёшками, а также новая амфора с вином.

Манолис обеими руками схватил девушку, та пыталась сопротивляться, как могла. Чем настойчивее она пыталась вырваться от него, тем крепче он впивался пальцами в её плечи.

   — Манолис! — прокричал я.

   — Достойнейший повелитель, — растерянно пролепетала девушка, — я только хотела принести свежее вино, — и в страхе отпрянула от жреца.

Но тот пытался сорвать с неё одежду. Я поднялся и в бешенстве крикнул:

   — Оставь девушку в покое! Своим поведением ты оскорбляешь мой дом!

   — Государь, я могу уйти? — попросила рабыня.

   — Иди! — разрешил я и с улыбкой подбодрил её: — Передай матери, что дочь у неё — красавица!

Она смущённо кивнула:

   — Мать считает, что это принесёт мне немало горя.

Манолис шагнул к ней:

   — Как твоё имя?

   — Лидо.

Он попробовал было опять привлечь её к себе, но потом взял себя в руки и сурово приказал:

   — Чтобы через час ты пришла ко мне!

   — Нет, — ответила она. — Я могу уйти? — снова обратилась она ко мне и робко направилась к двери.

Манолис крикнул ей вслед:

   — Не делай глупостей! Своим отказом ты можешь навлечь на себя и свою семью гнев богов!

   — Почему? — удивилась она.

   — Ты должна служить богам, а значит — и мне! — Он попытался догнать её, она уже растворилась во мраке ночи, крича:

   — Нет, нет!..

Её отчаянное «нет» ещё долго звучало у меня в ушах.

   — О боги! — вздохнул Манолис. — Такая молодая, а уже в самом соку!

Я укоризненно посмотрел на него, и он, оправдываясь, сказал:

   — Она уже перезрела! Ты видел её груди?! Они стоят торчком и разжигают сладострастие!

   — Глупец! — рассердился я. — Неужели в нашей жизни нет ничего, кроме этого?

   — Разве есть что-нибудь прекраснее женщины?!

   — Конечно, — ответил я, — боги, за которых ты так ратуешь! А тебе не показалось, что эта девушка ещё очень молода?