«Я много проскакал, но не оседлан». Тридцать часов с Евгением Примаковым

— Чтобы закончить с мемуарами. Вы не досадуете на себя, что в «Восьми месяцах плюс…», даже вступив на «тропу войны», придерживаетесь явных табу, проявляете свою знаменитую сдержанность? В то время как Борис Николаевич без всяких комплексов ведет бои без правил с их неслабыми запрещенными приемами?

— Видите ли, я не собирался подражать Ельцину. Он один человек, я — другой. Писал то, в чем уверен, что видел. Допускаю, что-то видел неправильно. Но так я видел и так написал. Поверьте, у меня нет злобы по отношению к Борису Николаевичу. Зачем же искусственно ее создавать, стараться унизить Ельцина, показывать его в обидном ракурсе?

А теперь представьте, как я был изумлен, покороблен, прочитав в воспоминаниях Ельцина, что приходил к нему с допотопной черной папкой и доставал из нее компрометирующие материалы. Этого никогда не было. И быть не могло. Исключено. Вранье. Я не мог этого делать хотя бы в силу того, что занимался внешней разведкой.

Впервые после своей отставки я встретился с бывшим президентом на юбилее Черномырдина. Отошел с Ельциным в сторону: «Борис Николаевич, вы что, на самом деле считаете, будто я хотел сесть на ваше место?» Он говорит: «Нет». — «Тогда скажите: был хоть один случай, чтобы я вынимал на кого-то компромат из черной папки?» — «Нет, этого не было. Но вы ведь про меня тоже много плохого написали».

— Классическая разборка. Не побили друг друга?

— (Смеется.) Напротив. Ельцин сказал: «Давайте это все перевернем к чертовой матери! Будем друзьями».

— У вас возникало желание поудить рыбу с Борисом Николаевичем? Он почему-то в книге допускал такую идиллию. Вы вообще-то рыбак?

— Не рыбак. Да и думаю, ни у него, ни у меня не было охоты специально общаться. Правда, раз столкнулись на футбольном матче — обнялись.

— А действительно бывший президент — не вы, своим личным решением развернул самолет над Атлантикой? Ельцин, во всяком случае, подает это как «отзыв Примакова».

— Да нет. Я президенту сообщил обо всем, когда самолет уже летел назад. Авторы его мемуаров, вероятно, хотели «тонко» меня уязвить.

— При том, что у вас «нет злобы по отношению к Ельцину», какой-то осадок остался? В связи с чем вы способны, как Горбачев, хмуро заметить: «Этого я Борису простить не могу»?

— Я не настроен проявлять злопамятность, тем более что Бориса Николаевича нет в живых. Единственная моя обида (но я и ее прощаю) вызвана тем, что Ельцин оказался под сильным влиянием родственников, Березовского, внушавших ему, что я коварен, представляю для президента опасность, хотя ничего похожего на угрозу от меня исходить не могло. Безусловно, неприятно, когда тебя выставляют в таком свете, но тут я многое списываю на пагубное пристрастие Бориса Николаевича, чем дальше, тем больше овладевавшее им.

Сравнение меня с Горбачевым некорректно не только из-за разных исторических масштабов фигур, но и потому, что в отношениях с Ельциным у нас непохожие «кредитные истории». Между двумя президентами — СССР и России — давно существовала неприязнь. Сначала Михаил Сергеевич задвинул Ельцина, а в конце концов тот, одержав верх, начал прилюдно оскорблять поверженного Горбачева, мстить ему. Со мной ничего подобного Ельцин себе не позволял. Даже после того, как допустил не понравившееся мне высказывание и я дал сдачи, не отреагировал.

Не могу сказать, что у меня в связи с Ельциным остался какой-то осадок. Когда я был руководителем Службы внешней разведки, министром иностранных дел, нас связывали безоблачные отношения. Президент не мешал мне работать. Напротив, помогал своим доверием. Возглавляя СВР, я каждую неделю в определенный день приезжал к нему с докладом. Вряд ли кто-то еще из высших руководителей пользовался такой привилегией.

— Борис Николаевич настолько интересовался разведкой?

— Естественно, я не посвящал его в то, что туда-то мы заслали нелегала, а там-то провели тайниковую операцию. Доклады касались полученной из-за рубежа важной информации, мнения наших аналитиков, позволяющих судить о тех или иных международных процессах.