Я-муары. Откровенные истории блогера

Через час я держала чудесную Каркушу-2 в своих объятиях. Это действительно была Каркуша номер два. Он поразительно был похож на своего отца. Только синенькая щетинка отсутствовала. Потом он, конечно, изменился и стал похож на себя самого. Но в первые недели был вылитый папаша. Когда со вторым ребенком произошла та же история с кратковременной похожестью на отца, я придумала теорию, объясняющую данный феномен. Ребенок рождается копией отца для того, чтобы этот самый отец признал его и не съел. Как, например, это могло произойти в дикие доисторические времена. Без такого умилительного сходства большинство отцов просто выбросили бы своих противно пищащих потомком из пещеры прямо в пасть саблезубым тиграм. И род человеческий бы прекратился, не успев начаться.

– Странно, – задумчиво рассуждала педиатр через день. – Нервный крик прекратился.

Я-то отлично понимала, что ничего странного в этом нет. Ребенок просто решил, что остался сиротой, раз матери рядом не наблюдается. Вот и оплакивал свою незавидную участь. А когда ему вернули мать – сразу успокоился.

Но теперь уже у меня начинался нервный крик, когда моего мальчонку уносили в детскую. Я стала часами простаивать у детской палаты. Добрая медсестричка спросила, как моя фамилия, и вынесла мне сверточек. К сверточку была привязана бирочка, на которой не было ни слова правды: «Николаева Анастасия Владимировна, мальчик, 3 300». А на самом деле в кулечке лежала не Анастасия Владимировна, в 20 лет ставшая почему-то мальчиком, а самое любимое на свете дитя. Мое!

– Значит, это ваш такой красивый малыш? – улыбаясь, сказала милая сестричка.

Мне, конечно, любезен был мой первенец. Но что касаемо красоты, как-то слишком смело это прозвучало над красной курносой мордочкой. Поймав мой смущенный взгляд, сестричка решительно потянула меня за рукав, приглашая зайти. Я вошла: много-много сверточков лежало в кроватках. Желтые, оранжевые, ошпаренно-красные, синенькие. Те, которые не спали, кривили личики в каких-то ужасных гримасах и истошно орали. Я стала пятиться к дверям.

– Теперь поняли, что ваш настоящий красавчик? – по-прежнему улыбаясь, прочирикала сестричка.

Она преподала мне важнейший пример правильного отношения к действительности. Как только вам кажется, что в жизни все не так, оглянитесь вокруг. Муж не подарил цветы? А вон соседкин муж, хрюкая, под забором ромашки ищет, лежа на животе и пуская пьяные слюньки.

Ребенок двойку принес? Фигня! Подружкина дочка в пятнадцать лет вообще в подоле принесла!

После такого сравнительного анализа жизнь сразу хорошеет на глазах!

Мои родные и близкие тоже поддерживали меня как могли. Например, писали в роддом записочки:

«Бедненькая! Намучалась? Дальше еще хуже будет!» – это первые две строчки из письма моей подружки. У нее уже был дитенок, и она знала, о чем говорит.

«Мы все волновались за тебя. А у твоей мамы, пока ты рожала, отнялись ноги», – это из поздравительной записочки моей родной тети. Вчитавшись в текст, я в одной рубашке с четвертого этажа сбежала на первый, сметая по дороге всех, кто пытался меня затормозить. Дрожа, я нервно накручивала диск телефона, пытаясь дозвониться домой. «Так, – стучало у меня в голове, – теперь у меня на руках не только младенец, но и мать-инвалид. Господи, а что же сейчас с бедным папой?» Когда я наконец дозвонилась, слезы рекой лились по моему лицу. Оказалось, что тетя просто пошла на поводу у образного стиля повествования. У мамы ноги от страха за меня подкашивались, вот и все. И я поняла, что, пока я еще окончательно сама тут не подкосилась, надо сматываться.

– Знаешь, что делал твой муж, пока ты была в роддоме? – спросила меня мама в день выписки, скорбно поджав губы. Сердце мое провалилось в пятки. А глазах замелькали грудастые разбитные цыганки, размахивающие цветными юбками прямо перед лицом моего беспечного мужа, уже готового упасть в бездну разврата…

Молочные реки – кисельные берега

Вот бегает сейчас по дому маленький мой внук Добрыня Никитич. И все в нем прекрасно. Ручки, ножки пухленькие – несказанно хороши. Глазки – губки – слов нет! Попа и та обалденно хороша. Смотришь – глаз отвести сил нет. И бывает же на свете такая красота!

Со своими личными детьми как-то немного иначе все. Нет, собственные пупсы тоже прекрасны, спору нет. Но когда смотришь на них, в голове не рафаэлевские купидоны и мысли карамельно-умилительные, а длинный бизнес-план; гуление малыша звучит в ушах заводским гудком, призывающим к труду и обороне.

Так, ручки… Опять какую-то дрянь в рот потащил. Отнять!

Ножки… Сейчас опять за порог лапой зацепится. Подхватить!

Ротик – губки… Кормить пора!

Глазки, прекрасные глазки… Да заснет он когда-нибудь или нет?!

Весь мир съеживается до размеров этого крохотного тельца. В голове – консистенция и цвет сегодняшних какашек. Начинаешь завидовать Страшиле: у того по крайней мере хоть солома вместо мозгов, а у меня теперь только вот это самое…

Разговоры с мужем начинают напоминать ночной бред обкурившегося торчка:

– Странно он дышит, странно… Ты прислушайся!