Я - Мышиный король

- Но это - совершенно невероятно!..

- Почему?

- Да потому что ее отправили с майским транспортом. Если бы она осталась, то неужели бы она не дала о себе знать? Это - невероятно.

- А мы сейчас спросим, - пообещал Косташ. - Мы сейчас спросим, и ты убедишься... Женя! - позвал он мягким и вежливым голосом. - На минуточку. Расскажи господину де Мэю, кого ты там видел...

Он немного посторонился, нескладное туловище дона Педро втиснулось между ним и тщедушным Радикулитом, который в эту минуту стаскивал с себя клетчатую рубашку.

Толстые, в рыжих ресницах веки туповато помаргивали:

- А чего, ребята, чего?.. Ничего я такого особенного не знаю...

- Расскажи, кого ты вчера видел на проспекте Повешенных...

- Да - ребята...

- Расскажи, тебя человек просит...

Конопатое, в желтых веснушках лицо дона Педро мучительно искривилось, брови поползли к переносице, а обветренный, в трещинках рот съехал куда-то в сторону.

Он поскреб отвисающие, как у женщины, груди.

- Ну, чего, чего... Иду, это, значит, я по проспекту, останавливается такси, и вылазит - она с Дуремаром... В платье, значит, сумочка такая - из красной кожи... Привет, говорю, Ленка, она мне тоже говорит, привет... Дуремар, значит, берет ее под руку и они - заходят... Платье, говорю, значит, сумочка. Вообще так - прикид нормальный...

- А ты? - спросил Косташ.

- А что - я? Постоял, пошел дальше... - Дон Педро вдруг ухмыльнулся. - Мы с Радикулитом в тот день насвистались: ойей-ей!.. елки зеленые!.. Домой еле приполз. Ну, все, ребята? Ну, я - почапал...

Он перешагнул через выставленные ноги Радикулита, но, наверное, все-таки неловко зацепился за них, потому что сделал вперед два быстрых шага - ухватился за стену казенного узенького коридорчика.

На спине у него, как подпалины, коричневели родимые пятна.

Косташ смотрел на меня.

- Ну что, убедился? - спросил он, почему-то, наподобие дона Педро, туповато помаргивая. - Ладно. Не переживай, наплевать... - И вдруг тоскливо, как будто из самого сердца, вздохнул. - Не об этом сейчас надо думать...

Он, по-моему, хотел еще что-то добавить - редкий случай, когда Косташ заговорил, по всей вероятности, откровенно, но буквально в следующее мгновение дверь, ведущая в кабинет врача, с прибабахом открылась и оттуда вывалилась пятерка полуголых возбужденных ребят, а опухший санитар, высунувшийся вслед за ними, как ворона, откашлялся и скомандовал, тараща выпуклые глаза:

- Следующая пятерка!.. Заходите по алфавиту!..

Щеки у него лиловели от нездоровой отечности.

- Ну пока, - сказал Косташ, нагибаясь и трогая меня за плечо. - Не расстраивайся. Желаю тебе удачи...

- Тебе - того же... - механически ответил я.

- И - не переживай...

- А я и не переживаю...

Я был рад, что он, наконец, от меня отвязался. И еще я был рад, что вместе с ним в кабинет убрались Радикулит и дон Педро. Я совсем не хотел, чтобы они сейчас со мной разговаривали.

Этого мне было не надо.

Потому что я неожиданно понял, что мне теперь следует делать.

Значит, Дуремар.

И когда я понял, что мне следует делать, то отчаяние и беспомощность, овладевшие мной, как-то незаметно, вероятно, сами собой рассосались, и на смену им с удивительной легкостью, даже несколько напугавшей меня, появилось холодное и ясное равнодушие - отрешенность, позволяющая действовать и говорить с точностью бездушного механизма.

Что-то во мне сгорело.

Я теперь мог наблюдать за происходящим как бы со стороны.

И меня ничуть не задело, когда из-за дверей кабинета, вдруг раздался психический душераздирающий вопль: Сволочи!.. Я вас всех ненавижу!.. Морды военкоматские!.. - а затем сами двери шарахнулись, как от пушечного ядра, и оттуда, словно вышибленный ударом, вылетел головой вперед разлохмаченный Косташ и, наверное, ощутимо треснувшись о батарею у противоположной стены, ухватился за трубы обеими трясущимися руками:

- Гады!.. Фанера армейская!.. Мы с вами еще поквитаемся!..

Меня это действительно не касалось, и я даже без особого любопытства слушал, как появившийся вслед за Косташом ухмыляющийся довольный дон Педро, объяснял - помогая себе неуклюжей жестикуляцией:

- Ну, справка у него была... Значит, насчет болезни... А тут, главный который, говорит, что болезнь эту уже отменили... Ну, указ такой вышел, или еще - я не знаю... Ну, придется ему, значит, тоже теперь пыхтеть в казарме... Призывают, значит, и - никаких отсрочек... Ну а что?.. Он лучше других, что ли?..

Меня это не касалось.

И даже когда, не владеющий собой, бледный Косташ, сотрясаясь от ярости, обратил к нам ощеренное, будто у волка, лицо и затравленно выкрикнул сорванным голосом: Заткнись, дубина! Тебя здесь не спрашивают!.. - а дон Педро вместо того, чтобы, как полагалось, заткнуться, обернулся и с угрожающей интонацией произнес:

- А вот ты тут не выступай, а то, знаешь, и схлопотать недолго...

После чего Косташ, как это ни странно, и в самом деле перестал выступать, а, разворотив ком одежды, начал лихорадочно одеваться - прыгая и не попадая, то в штанину, то в рукава, - то я даже на это не обратил никакого внимания, и лишь тихо сказал, когда Косташ толкнул меня, чтобы я отодвинулся: