Я надеюсь…

В отношениях между членами семей поражало зеркальное отражение той субординации, которая существовала в самом руководстве. Помню, как однажды я выразила вслух недоумение поведением группы молодежи. Моей собеседнице стало плохо: «Вы что, — воскликнула она, — там же внуки Брежнева!»

Встречались мы, женщины, в основном на официальных мероприятиях, приемах. Редко — в личном кругу. Но и на встречах в узком, личном кругу действовали те же правила «политической игры». Бесконечные тосты за здоровье вышестоящих, пересуды о нижестоящих, разговор о еде, об «уникальных» способностях их детей и внуков. Игра в карты. Поражали факты равнодушия, безразличия. Не могу подобрать слова-потребительства? Ну, вот такой факт. На одной из встреч на государственной даче в ответ на мою реплику детям: «Осторожно, разобьете люстру!» — последовал ответ: «Да ничего страшного. Государственное, казенное. Все спишут».

— Дети так отвечали?

— Взрослые…

Помню реакцию на поездку Михаила Сергеевича в Англию в восемьдесят четвертом году во главе парламентской делегации. По разрешению К. У. Черненко я тогда тоже ездила с Михаилом Сергеевичем. Поездка делегации оказалась весьма интересной, содержательной и результативной. Освещалась в нашей печати, но особенно — в английской, американской прессе. Дома я услыхала: «Почему это Вас там так расхвалили? Вы не думаете, что это все означает? Чем это Вы так привлекли Запад? Ну-ка, ну-ка, давайте-ка мы на Вас посмотрим поближе…»

— Поворотись-ка, сынку?

— Примерно так. Формализм и бездушие проникали и в среду обслуживающего персонала. И я всегда тепло и грустно вспоминала тех, кто был с нами рядом прежде. Водитель Анатолий Андреевич Хамуха, отслужив в армии, почти двадцать лет работал в Ставрополе с Михаилом Сергеевичем. Я знала его жену, детей. И до сих пор мы не забываем поздравить друг друга с праздником.

Надежды Михаила Сергеевича здесь, «наверху», решить назревшие проблемы во многом не оправдывались. Беды все больше загонялись внутрь, откладывались на будущее. Болел Леонид Ильич Брежнев. Это сказывалось на всем. В ноябре восемьдесят второго его не стало, умер. Пришел Юрий Владимирович Андропов. Но всколыхнувшиеся было надежды оказались недолгими. Андропов был тяжело болен. Страшно вспоминать, но на его похоронах я видела и откровенно счастливые лица.

Наступило время Константина Устиновича Черненко, еще более сложное. Страна жила предчувствием изменений. Необходимость их ощущалась кругом. Росло число людей, открыто поддерживающих, понимающих необходимость реформаторских идей и практических шагов. Но в жизни партии и страны все оставалось по-прежнему. Часто после возвращения Михаила Сергеевича с работы мы подолгу беседовали с ним. Говорили о многом… О том же, о чем все беспокойнее и настойчивее говорили в обществе.

О чем я сейчас вдруг неожиданно подумала, Георгий Владимирович? Есть люди, которых привлекает, я это знаю, внешняя сторона моей жизни. Даже завидуют — моей одежде, моим протокольным «нарядам»… Для меня же важнее другое — сопричастность к тем огромным делам, которые выпали на долю близкого мне человека, моего мужа… Этим и дорожу.

Так долго мы еще не беседовали ни разу: шесть получасовых бобин сменил я в «Грюндиге» — седьмая исписана наполовину, как бывает исписанной наполовину последняя страничка в книге. Ворох «отобранных» листков высится на столе рядом с моей собеседницей. Поскольку листки, как я уже не раз упоминал, разнокалиберные и разномастные, то и ворох напоминает скорее китайскую пагоду с загнутыми краями. Она задумчиво перебирает их, перестраивая рыхлое, невесомое сооружение — или само время, уместившееся в нем? — но всякий раз все равно получается то же самое: пагода. Чувствуется, устала, да и кто бы не устал после нескольких часов такой работы?

— Я тут еще фотографии приготовила, — показывает на большой, плотный и толстый конверт в углу дивана, — но сегодня, наверное, смотреть уже не будем, поздно. В следующий раз, да?

— Да я бы и сейчас посмотрел, хотя бы наспех, мельком. Интересно, — рискнул показаться неучтивым.

— Ну хорошо. Посмотрите пока сами. Я сейчас.

Передала мне конверт, вернее, пакет, а сама вышла в другую комнату, в библиотеку.

Некоторое время я сидел один, разглядывая карточки из пакета. Уже знакомый мне ставропольский дом. Сельхозинститут на уборке кукурузы. Спортивные брюки, кеды, куртка — молоденькая преподавательница почти неотличима от студенток. Собирание грибов где-то в предгорьях Кавказа. Потом — это видно по формату и тассовской добротности карточек — уже Москва. Многолюдные встречи, аэропорты. Б. Н. Ельцин, сменщик по даче, передающий с кавалергардским учтивым поклоном моей нынешней собеседнице несколько гвоздик — надо же, и такое, оказывается, было!