Я написал книгу

Оставаться в доме дальше было несколько нежелательно. Арендованные в каком-то частном охранном учреждении парни, понеся потери в своем количественном составе, озаботятся местью и придут обратно. Хотелось бы верить, что сегодняшние визитеры не из силовых структур государства. Хотя в нынешнем международном положении любая полицейская машина – всего лишь частная карманная армия у какого-нибудь президента, либо того, кто над ним.

С другой стороны, если бы каким-то образом меня внесли в списки, черные, красные, или иные, то моя песня была бы спета уже давно, так и не воплотившись в лебединую. Но я пока свободно перемещался, получал визы, хоть и со скрипом, мои банковские счета не блокировались, ограничения моей свободы распространились лишь на виртуальное пространство. Самое главное – моих близких не трогали. Мешали, конечно, но в целом это можно было пережить. Мешают ныне всем, ибо такое видение свободы у клерикально настроенных чинов из верхов, да и из низов.

Мы собирались уезжать в Карелию завтра, поэтому подымать панику я не стал. Не люблю я паники, она мне по работе противопоказана. Конечно, еще целый день мне предстоит переживать, а еще больше – переживать за ночь. Очень хотелось надеяться, что мобильность группы, которая вела меня, не реактивная. Во-первых, им нужно добраться до базы. В худшем для меня случае – это где-то под Йоэнсуу. В худшем потому, что близко, всего-то семь десятков километров. Но мне почему-то казалось, что место, где могли кучковаться подобные сертифицированные субъекты, должно быть там, где до ближайшего политического мешка с деньгами расстояние не превышает сто – сто пятьдесят километров. Все политики вьются вокруг Хельсинки, по крайней мере, местные политики. Пусть у них есть самолеты и вертолеты, но и их вооруженные силы тоже должны быть в шаговой доступности. На всякий пожарный случай.

Во-вторых, придется выжившему писать рапорт, по устной договоренности мало кто работает – зад всегда должен быть прикрыт бумажкой, пусть фиговой, или фиговым, но листом. Далее следует принятие решение, которое должно быть основано на каких-то тактико-технических разработках.

Ну, а в третьих, эмоционально настроенные на месть кадры должны быть мягко, но решительно изолированы от действий, потому что в противном случае от них можно ждать некорректного поведения.

В общем, теоретически выходило, что сутки у меня есть.

Можно, конечно, выставить вокруг дома по периметру хитрые охотничьи ловушки и сигнальные устройства, но в них тотчас же окажется мой кот Федя и заплачет по этому поводу. Меньше всего мне хотелось обижать наше домашнее животное. Да и хитрых ловушек я не знал, только одни примитивные капканы, обнаруженные мною на чердаке сарая. Каждый из них был таких размеров, что был в состоянии перерубить пополам попавшегося медведя. Я даже не представлял, каким образом разводить их зубья.

Следовало полагаться лишь на верность моих выкладок и верность этим выкладкам наших финских друзей. Но, допустим, мы оказались в Карелии, не сидеть же и не ждать у моря погоды? Как-то надо действовать, но как? Мне был нужен совет, но советчика тоже непросто найти. У каждого человека имеются ограничения, которые влияют на его поступки. Не может быть простой писатель, либо музыкант, либо художник консультантом в деле, где люди, пусть и одурманенные приказом, настроены на самые решительные и подлые меры. Тогда – кто может? Не простой писатель, музыкант или художник?

***

Знакомых писателей у меня не было. Владимир Дмитриевич Михайлов, царствие ему небесное, умер, наша переписка закончилась навсегда. Общению с Александром Михайловичем Покровским положил конец объявившийся у него секретарь, которого мне через письма пройти было – ну, никак. Кто еще – Веллер? Дальше приглашения на семинар не пообщаться. А стоимость семинара сто миллионов тысяч долларов. Местный писатель, он же поэт – Толя Ерошкин? Так мы с ним никогда не общались, а его изданная книга мне казалась совсем безынтересна. Труда в нее он вложил, конечно, изрядно, но читать, как кто-то едет на «Поле чудес» мне не хотелось, хоть тресни. Зато книга издана в бумажном виде. На этом мои знакомые писатели кончились.

С музыкантами еще проще. Народ они совсем творческий, творят себе и в ус не дуют. Я знал многих из этой среды, и не хотелось их травмировать своими колебаниями. Музыкантами я дорожил. Впрочем, как и художниками.

Для меня люди, которым подвластно великое искусство музицирования и не менее великое искусство рисования, самые ранимые на этом свете. Их надо беречь и ими следует гордиться. Конечно, это не относится к представителям россиянской эстрады и художникам, типа Никаса Сафронова и Ильи Глазунова. Вот они как раз и есть халтура, хоть и высокооплачиваемая.