Я научу тебя летать

Пошатываясь на высоких каблучищах, Александра Николаевна выходит. Идёт как слепая, нащупывая рукой стену. И мне почему-то её жаль. Несчастная она какая-то и жалкая вот именно сейчас.

– Я пойду, вы извините, – бормочу я, пытаясь пройти мимо Ивана Аркадьевича, что застыл в позе Роденовского мыслителя стоя – опирается плечом на притолоку и двумя пальцами переносицу массирует. Его тоже почему-то жалко. Он меня не слышит, наверное. Да и не надо.

Илья догоняет меня в коридоре, когда я остановилась, сомневаясь, куда сворачивать.

– Пойдём, я отвезу тебя домой. Ты прости, ладно? За весь этот цирк и бардак. Ну, у нас иногда стреляет. И снаряды рвутся. Ещё и Сашка эта, будь неладна. Извела уже отца своей ревностью.

Мне вдруг захотелось сесть на крыльцо, обхватить голову руками и хоть немного прийти в чувство. Разобраться в себе. Подумать. Дистанцироваться. Слишком много всего свалилось в одночасье. Каша какая-то вязкая. И я в ней – как в болоте. А куда ни глянь – Драконовы. Словно наказание или испытание на прочность.

Если бы не усталость, я бы, наверное, отказалась с ним ехать. А так хотелось лишь одного: домой, в тишину. В душ и в одеяло с головой нырнуть.

Он что-то пытался мне говорить. Улыбался виновато. И чёлка у него на глаза падает неровными прядями. И серьга в ухе блестит – а я раньше и не замечала. Он говорит, а у меня в ушах вата – не доходят его слова до мозга.

– Варвара Андреевна! – бежит по коридору рыжий Ванька. Он вообще не смотрит по сторонам. И брата вряд ли замечает. Что-то такое в его лице, что заставляет меня встряхнуться. Включиться. – Вы же меня не бросите, правда?

И я понимаю, в чём дело. Он силится не плакать. Ребёнок. Двенадцать лет. Что творится в его душе? Что видит он каждый день за этим благополучным фасадом? Хватает ли ему родительской любви? У него на лице – одиночество в толпе. А мальчишка, кажется, очень ранимый. И все эти выкрутасы его не от зажравшегося безделья и желания поиздеваться, а в надежде привлечь внимание.

– Драконов, – говорю я очень строгим голосом, – ты что это выдумал? Я своих никогда не бросаю. И ты прекрасно это знаешь. Завтра в школе, как всегда. И не забывай: вы с Михайловичем полы моете после уроков. И вообще.

Я знаю, это непедагогично. И, наверное, неправильно. Но я обнимаю его и целую в рыжую макушку. Слышу судорожный всхлип-вздох где-то в области груди. Или чуть ниже. Там, где бьётся моё сердце.

Он не обнимает меня в ответ. Стоит столбиком.

– Беги в свою комнату, Вань. Портфель сложи, – шепчу ему в ухо. А завтра будет новый день. Всё наладится. Поверь.

Он ещё раз вздыхает и отстраняется от меня.

– До свидания, Варвара Андреевна. До завтра.

Ванька не уходит. Провожает нас взглядом.

– Скажи отцу, что я вернусь, – оборачивается на пороге Илья. – Буду обязательно.

Ванька кивает, но не уходит. Он так и застыл – одинокий мальчик в большом доме, полном людей. И его несчастная мордашка так и стоит у меня перед глазами всю дорогу, что мы едем молча, не проронив ни слова.

Глава 25

Илья

Я не смею с ней заговорить. Лицо у неё потухшее. И уставшее очень. Будто кто взял – и высосал из него и краски, и соки. Наверное, сейчас она выглядит старше – линялой тёткой под тридцатник, но мне она нравится до боли в груди. Словно там снаряд взорвался и разворотил всё на хрен.

Хочется прижимать Варежку к себе, целовать в макушку, слушать её дыхание и приговаривать что-то такое несуразное про «мою дурочку». Жалеть её, нежить в объятиях, прикасаться губами к ладоням поочерёдно, успокаивать, пока она не расслабится, не затихнет доверчиво. Но я не смею. Если прикоснусь сейчас – она отшатнётся. И так сидит – далёкая и чужая. Поэтому я молчу.

– Илья, – размыкает она губы у своего подъезда, – я слышала, ты собираешься вернуться. Скажи, пожалуйста, Ивану Аркадьевичу, что я больше не приду. Я… не смогу. Ничего не надо. Я не возьму деньги.

– Варь, Варь, Варь, – хватаю её за руки и преграждаю путь. Я не дам ей вот просто так улизнуть! – Ну, что ты придумала-то? А Ванька как же? В чём он виноват? Да и на Сашку внимания не обращай. Отец с ней разберётся – первый раз, что ли. Правда, истерик она не катала вроде, но у неё там в башке не пойми чего. Ты не виновата, конечно, но дур надо прощать. Ты ж прощаешь всяких оболтусов. Она вот что-то вроде того. Не смотри, что Сашка взрослая. Незрелая она, понимаешь? Не выросла, что ли. Застряла и выкарабкаться не может. Мы просто привыкли к её перепадам.

– Я понимаю, – у Варежки взгляд, как у собаки – печальный и мудрый. – И даже жалею в некотором роде. Но не хочу постоянно оказываться на линии огня и отхватывать за чьи-то там прегрешения. Мне невесты твоей хватило выше крыши.

Она показывает жестом, где мы все у неё сидим, – режет ладошкой воздух над своей головой. Успокаивать, судя по всему, бесполезно, как я и думал. Нужно дать ей паузу. Пусть подышит, подумает, успокоится.