Я не ангел

И еще завтрак? Завтра утром приготовлю ему лучший в мире завтрак! Омлет или сырники. Лучше омлет, можно сделать с картошкой и помидорами. Яйца, молоко, мука… кажется, мама делает без муки. Лучше сырники. Для сырников творог, наверное, нужен.

– Девочка моя, многие изображают оргазм, но я еще не встречал никого, кто бы так талантливо притворялся в свой первый раз. Эти твои «а-а-а» и «о-о-о»…

Я чуть не заткнула ему рот, так мне было стыдно. Я думала, если есть оргазм, значит, я хорошая любовница.

– Никогда не ври мне, я сам это почувствую, – мягко сказал он. – Вот вчера у тебя был оргазм от того, что я тебя поцеловал и погладил… Ты малыш-врунишка.

Он так внимательно слушал и так добро смотрел, что все мои мысли про образ куда-то делись, и я взяла и все рассказала. Рассказала ему все плохое про себя – как наврала, что моя мама умерла. Ну, и конечно, что я не полька из старинного рода.

Он смеялся. Называл меня то пани Моника, то пани Тереза. Сказал, что ничего страшного, это детское вранье, я еще ребенок, он и сам ребенком жил в придуманном мире. Никто никогда не был со мной так добр.

Ну, и тогда я ему совсем все рассказала. Рассказывать было трудно, но не очень. Любовь – это когда все, что ты говоришь, очень важно, потому что ты для него очень важный человек. И еще вот такое волнение, когда человек тебя слушает. Когда ты ему все рассказываешь, как было.

Зачем? Ведь я никому-никогда?.. Чтобы он не думал, что я могу с каждым вот так, что меня можно прижать в темном коридоре и довести до оргазма, а на следующий день я сама напрошусь в гости, чтобы меня уже по всем правилам лишили девственности. Мне было очень нужно, чтобы он не думал обо мне плохо. Чтобы понял: это могло произойти только с ним. И мы с ним теперь одно: он – это я, а я – это он.

– Твою маму изнасиловали или почти изнасиловали, и ты перенесла все это на себя… Круто. Какая ты впечатлительная девочка, – ты что, правда собиралась убить этого психа, но как?

– Стащила у папы перочинный нож и пошла… Мне же было семь лет. Думала, что убью его вместо папы, и все встанет на свои места.

– Бедный котенок.

– Он там стоял и смотрел на меня. Он знал, что я знаю, что это он. Я представила, как он подходит ко мне и шепчет, и… Нет, ничего. Не скажу.

– Да я понимаю, понимаю, описалась, наверное, от страха… Малышка моя… тебе же было семь лет, это был шок… Мне бы хотелось посмотреть на тебя маленькую. Покажешь фото?

Я все ему рассказала, что вчера, с ним, я впервые не испугалась, что как будто раскрывалась, разглаживалась, и мгновенье, когда я просто улетела… Он сказал, что мне нужно было рассказать маме про свою детскую травму. И что теперь он будет меня любить и жалеть не только как мужчина, а еще вместо мамы. Так и сказал: «Теперь я буду тебя жалеть. Ты всегда сможешь со мной поделиться. Мы же не расстанемся с тобой, малыш. Ты будешь моей девочкой, моей любовью, моей параллельной семьей».

Я не собиралась с ним делиться, надоедать ему своим нытьем. У нас же любовь, а не психоанализ! Я буду его любовью, его параллельной семьей… Какой семьей?.. Параллельной? У него есть семья? Но как же АС не знала, что он женат?

Оказалось, он хочет жениться на Эмме, а я буду его любовью параллельно семье с Эммой.

Он сказал, что я чудесная, красивая и умная, и сексуальная, и его любимый малыш, но на таких, как я, не женятся. Так и сказал: «На таких, как ты, не женятся». Как будто я проститутка из «Ямы».

Унижение пропитало меня насквозь, как чернила промокашку. Комок в горле, крокодил в груди ворочается, и бьет хвостом, и кусает.

– Эмма будет правильной женой, ты согласна? Будешь свидетельницей? Это будет мило.

Конечно. Кому же не мило быть свидетельницей на свадьбе своего любимого? Дурой, которая рассказала о себе все, до последней молекулы. Дурой, которая могла подумать, что она чудесная, красивая, и умная, и сексуальная, и его любимый малыш, но не поняла, что на таких, как она, не женятся.

Вдруг стало понятно, какой он меня видит: глупые сиськи, пани Моника, детская травма, оргазм в кладовке. Он смеется надо мной. И ждет, что я еще как-нибудь его рассмешу, например, начну цитировать Чехова или глотать огонь. А по-настоящему я для него ничто, пустое место… Но я не пустое место!

– Эмма любит Глеба, – сказала я, – и она с ним спит.

Я наврала, что Эмма спит с Глебом, но ему было все равно, он уже выбрал Эмму.

Не смогла сама открыть дверь из-за трудного замка. В дверях сказала:

– На боль я отвечаю криком и слезами, на подлость негодованием, на мерзость отвращением.

Ждала, надеялась… ну, вдруг он засмеется и скажет, что пошутил?..

Он сказал:

– А это кто, Чехов?

Плакала в сквере у метро «Петроградская». Как бы я хотела всем рассказать! Закричать бы на весь сквер, пусть бы все узнали, как он со мной поступил! Ау, люди, зло должно быть наказано! Вообще не помнила, откуда это «Зло должно быть и будет наказано!», очень сильно плакала.