Я не боюсь

— Ну и наплевать. Так даже лучше. Я давно ждал, когда они все свалят в задницу. — И сплюнул.

— Микеле!

Я обернулся.

Сестра в майке и шортах со своими Барби в руке и Того, следовавшим за ней тенью. Я подбежал к ней:

— Мария! Куда подевались взрослые?

Она спокойно ответила:

— Они в доме Сальваторе.

— Что случилось?

Она показала на небо:

— Вертолеты.

— И что?

Прилетели вертолеты, и все выбежали на улицу, долго кричали, а потом ушли в дом Сальваторе.

— Зачем?

— А я откуда знаю.

Я посмотрел кругом. Сальваторе тоже не было.

— А ты чего здесь делаешь?

— Мама сказала, что я должна ждать ее здесь. Она спросила, куда уехал ты.

— И ты что ответила?

— Что ты уехал на гору.

Взрослые оставались в доме Сальваторе до самого вечера.

Мы ожидали их на улице, сидя на борту фонтана.

— Когда они закончат? — спросила меня Мария в сотый раз.

И в сотый раз я ей ответил:

— Откуда я знаю когда.

Нам было велено ждать, пока они закончат разговоры.

Барбара взбегала по лестнице и стучала в дверь каждые пять минут, но никто не открывал.

— О чем можно говорить так долго? — возмущалась она.

— Не знаю.

Череп ушел вместе с Ремо. Сальваторе, скорее всего, укрылся в своей комнате. Барбара уселась рядом:

— Наверное, что-то случилось.

Я пожал плечами.

Она посмотрела на меня:

— Ты чего?

— Ничего. Устал.

— Барбара! — Анжела Мура выглянула из окна. — Барбара, ступай домой.

Барбара спросила:

— А ты когда придешь?

— Скоро. Ступай.

Барбара помахала мне рукой и печально ушла.

— А когда моя мама выйдет? — спросила Мария у Анжелы Мура.

Та посмотрела на нас и сказала:

— Идите домой и поужинайте сами, скоро она придет. — И закрыла окно.

Мария отрицательно покачала головой:

— Никуда я не пойду, буду ждать здесь.

Я поднялся:

— Пойдем, так будет лучше.

— Нет!

— Пошли, пошли. Дай мне руку.

Мария скрестила руки на груди:

— Нет! Я останусь тут на всю ночь, мне все равно.

— Дай мне руку, ну-ка!

Она поправила очки и поднялась:

— Только спать я не буду.

— Ну и не спи.

И, рука в руке, мы вернулись в дом.

7

Они кричали так громко, что мы проснулись.

Мы уже ко всему привыкли. К ночным собраниям, к шуму, к разговорам на высоких тонах, к битью посуды, но на этот раз они уж очень громко кричали.

— Чего они так орут? — спросила Мария, лежавшая в кровати.

— Не знаю.

— А сколько времени?

— Поздно.

Была глубокая ночь, в нашей комнате стояла темень.

— Попроси их прекратить, они не дают мне спать, — пожаловалась Мария. — Скажи, чтобы кричали чуть тише.

— Я не могу.

Я пытался расслышать, о чем они говорят, но голоса смешивались в общий ор.

Мария перебралась в мою постель:

— Я боюсь.

— Они тоже боятся.

— Почему ты так думаешь?

— Потому что кричат.

В этих криках слышалось шипенье разъяренных ящериц.

Ящерицы, когда не могут спастись бегом и чувствуют, что их вот-вот схватят, разевают пасть, надуваются и шипят, стараясь напугать тебя, потому что они сами тебя боятся, ты огромный, и последнее, что им остается, — попытаться спастись. А вдруг тебе неизвестно, что они добрые, что ничего плохого не делают и ты их не тронешь.

Дверь открылась. На мгновение комната осветилась. Я увидел темную фигуру мамы и за ней старика.

Мама прикрыла дверь:

— Вы проснулись?

— Да, — ответили мы хором.

Она зажгла лампу на комоде. В ее руке была тарелка с хлебом и сыром. Она присела на край кровати.

— Я принесла вам поесть, — сказала она уставшим тихим голосом. Под глазами были темные круги, волосы в беспорядке, она выглядела постаревшей. — Покушайте и постарайтесь заснуть.

— Мама?.. — начала Мария. Мама поставила тарелку на колени.

— Что, дочка?

— Что-то случилось?

— Ничего не случилось. — Мама попыталась отрезать сыр, но руки у нее дрожали. Она не умела притворяться. — Давайте ешьте, а потом… — Она нагнулась, поставила тарелку на пол, сжала голову руками и тихо заплакала.

— Мама… мама… Почему ты плачешь? — зашмыгала носом Мария.

Я тоже почувствовал комок в горле.

— Мама?

Она подняла голову и посмотрела на меня опухшими покрасневшими глазами:

— Что тебе?

— Он умер, да?

Она залепила мне пощечину.

— Никто не умер! Никто не умер! — Боль исказила ее лицо, и она прошептала: — Ты еще слишком маленький… — Она всхлипнула и прижала меня к груди.

Я заплакал.

Сейчас плакали все.

А за дверью орал старик.

Мама услышала крик и оторвалась от меня.

— Ну хватит! — Вытерла слезы. Протянула нам хлеб и сыр: — Ешьте.

Мария вцепилась зубами в бутерброд, но глотать ей мешали рыдания. Мама взяла его из ее руки.

— Вы не голодны? Ну ничего. — Она забрала тарелку. — Оставайтесь в постели. — Она схватила подушки и выключила свет. — Если вам будет мешать шум, накройтесь подушками. — И положила их нам на головы.

Я попытался скинуть подушку.

— Мама, ну пожалуйста, не надо. Нечем дышать.

— Слушайся меня! — взорвалась она и нажала на подушку.

Мария зашлась в плаче, словно ее резали.

— Прекрати! — Мама закричала так громко, что на мгновенье за стеной прекратили ругаться.

Я испугался, что она сейчас ударит Марию. Мария умолкла.

Если мы двигались или подавали голос, мама, как заезженная пластинка, повторяла:

— Тс-с-с! Молчите!

Я притворился спящим и надеялся, что Мария сделает так же. Скоро успокоилась и она.