«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Кроме того, иной грубый перегиб, как, например, название агитационной статьи «Антибольшевизм – величайшая глупость нашей эпохи»[188], все же не принципиально менял смысл манновского высказывания и посыл его доклада в целом. Величайшей глупостью эпохи писатель однозначно назвал ужас перед словом коммунизм. Расширение социальных прав он обозначил как коммунистическую черту, без которой трудно представить себе будущее. Религиозные секты позднего средневековья с их тоталитарным уравнительством он преподнес как признак исконного человеческого стремления к справедливости, которое также ассоциировал с коммунизмом. Таким образом, доклад в сочетании с громким именем его автора предоставил Советам высокоценный материал для настоящей и будущей пропаганды.

Критика неожиданно пришла из собственных рядов. Агнес Майер, которую Томас Манн попросил перевести доклад на английский, нашла его политическую терминологию неясной и слишком теоретической. В деликатной форме она указала ему на сомнительность его метода. Еще более неприятной была для писателя оценка его картины будущего. С безукоризненной логикой Агнес Майер заметила: «Вы указываете на то, что нам не следует бояться коммунизма, потому что развитие идет в этом направлении: очень сомнительное высказывание, доказательства которого Вы не приводите. На такой же нереалистической основе Анна Линдберг как модель будущего рассматривала фашизм»[189]. Томас Манн предпочел отговориться шуткой. Он не любил критику, а Агнес Майер именовал в дневнике «глупо-тиранической бабой»[190].

Разговоры о будущем Германии развернулись в США в широкую общественную дискуссию. 30 ноября 1943 года, во время Тегеранской конференции, газета «Цинциннати пост» поместила интервью с Томасом Манном. «Германия, – заявил писатель, – не повернется от фашизма к коммунизму». Тоталитарной она не будет ни в коем случае. «Но, – продолжал он, – она будет скорее социалистической демократией, чем капиталистической демократией. Она будет лучшей демократией, чем Веймарская республика, потому что будет иметь моральную и физическую силу, чтобы энергично защищаться от от своих врагов».

Корреспондент газеты резюмировал: «Томас Манн думает, что вся Европа будет двигаться в левом направлении. Он думает, что Советская Россия станет демократичнее, а Англия и Соединенные Штаты в длительной перспективе развернутся влево. И это, как полагает д-р Манн, <…> хорошо, а не плохо»[191].

В дневниковой записи Томаса Манна от 4 сентября словосочетание «капиталистическая демократия» забавным образом относилась к плану Советов. Американский план предполагал оккупацию и длительную опеку. Писатель надеялся на какой-то средний путь между двумя этими крайностями, причем советский план казался ему слишком мягким и подозрительно бескорыстным. В будущей Германии ему виделся символ сближения между СССР и Западом. В целом же его интервью, определенно, было более выгодно Советам, хотя его и критиковали просоветски настроенные эмигранты, например, Бертольт Брехт[192]. Словосочетание «социалистическая демократия», которое Томас Манн употребил в положительном смысле, прочно входило в советский идейный арсенал. Направление, которое он предсказал для послевоенной Европы, ассоциировалось в широких кругах США с Советским Союзом.

В 1944 году Томас Манн размышляет об СССР и его идеологии в основном в связи с будущим Германии. Он по-прежнему надеется на примирение демократии и социализма в виде мирного альянса Москвы и западных держав. Ситуация на фронтах все чаще опровергала эту идеалистическую картину. Чем дальше на Запад продвигалась Красная армия, тем сильнее становилось беспокойство – в том числе Томаса Манна – насчет истинных намерений Сталина. Подобно многим либеральным интеллектуалам, писатель симпатизировал коммунистическим идеям, но их воплощение предпочел бы наблюдать с безопасной дистанции. К этому беспокойству примешивались опасения, что Советы вывернут наизнанку немецкий патриотизм и поставят его себе на службу.

Запись в дневнике от 20 января 1944 свидетельствует об уверенности Томаса Манна в будущем «национал-демократическом рейхе» в связке с Советским Союзом; «…а нам здесь, – скептически добавлял он, – будет нечего “воспитывать”»[193]. Неясно, имел ли он в виду американцев (отождествляя себя с ними) или немецкую эмиграцию в США. 27 июля он отметил, что подозревает наличие некоей договоренности между СССР и Германией, так как на Востоке Вермахт воюет якобы без такого фанатического упорства, как на Западе. До этих пор он, Томас Манн, сомневался в правдоподобии умеренного советского плана по будущему Германии. Но немцы, по его мнению, были бы готовы броситься в объятия Советов, поскольку это их единственный выход. Однако их едва ли кто-то будет спрашивать[194].