«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

Но количество сообщений в личном деле не играло решающей роли. Советы были хорошо знакомы с тенденцией политических выступлений Томаса Манна и в целом могли быть ею довольны. Писатель ценил переписку с Бехером, который снабжал его восточногерманскими литературными журналами. Время от времени ему оказывались очередные приятные знаки внимания. Так, в конце августа ему прислали фотографии улицы, названной его именем в саксонском городе Бауцен[269].

Между тем предложения, которые Бехер делал Генриху Манну, становились все более соблазнительными. 28 октября 1948 года он писал: «Я хотел бы еще раз заверить Вас, что для Вас здесь подготовлено все, необходимое Вам для жизни и работы. В связи с Вашим возвращением мы подумали об основании германской Академии поэтического искусства, президентом которой предполагается назначить Вас. <…> Тысячи Ваших читателей надеются на Ваш приезд!»[270] Но Генрих Манн по-прежнему не решался покинуть Новый Свет.

Младший брат Томас был также не обделен почестями. В письме от 29 октября Бехер пока только в неофициальной форме спрашивал его, согласится ли он выступить с речью в будущем году на праздновании двухсотлетия Гете в Веймаре. Далее Бехер конфиденциально сообщал, что первую Гетевскую премию, учрежденную по случаю юбилея, собираются присудить ему, Томасу Манну[271]. В дневнике писатель назвал этот вопрос щекотливым[272].

Вопросу предшествовал неприятный эпизод, о котором Томас Манн тогда определенно еще не мог знать. Идея пригласить его на торжества в Веймар и сделать почетным гражданином этого города была сначала отвергнута. Твердолобые местные партийцы заявили, что он «слуга Уолл-стрита» и «давно уже не вносил свой вклад в оптимизм строителей нового немецкого будущего». Подобно Ульбрихту в 1939 году, в дело вмешался Бехер. По телеграфу он урезонил партийных провинциалов и добился решения в пользу «великого моралиста» и гуманиста[273].

Год 1948-й заканчивался под знаком приближающейся большой войны. Напряженность усилилась из-за советской блокады Западного Берлина. Томас Манн строил догадки в конце октября: «Перспектива катастрофическая. Начнется война этой весной или следующей? Если она не начнется, то на ее место придет экономический кризис чудовищных масштабов с такими же непредсказуемыми событиями. Выход в виде войны слишком вероятен: 70 к 30 процентам, по оценке Эрики»[274].

1949–1950 «Автократическая революция». Продолжение личного дела Томаса Манна

Между прочим, меня чрезвычайно поразило необыкновенное незнание европейцев почти во всем, касающемся России. Люди, называющие себя образованными и цивилизованными, готовы часто с необычайным легкомыслием судить о русской жизни, не зная не только условий нашей цивилизации, но даже, наприм<ер>, географии.

Ф. Достоевский. Письмо редактору одного из иностранных журналов, 1868[275]

1949 год был богат знаменательными событиями: образование НАТО и двух германских государств, снятие блокады

Берлина, испытание советской атомной бомбы. Томас Манн по случаю юбилея Гете впервые с начала эмиграции посетил свое отечество.

2 января 1949 он отвечал Бехеру, что пока не знает, приедет ли в Германию в рамках запланированного нового путешествия в Европу. Да и от пребывания там – если говорить конфиденциально – он не ждет ничего, кроме боли, смятения и никому не нужных нервных переживаний. Если присуждение Гетевской премии не будет поставлено в зависимость от его личного присутствия, то он примет эту честь с благодарностью[276].

17 января его советское личное дело было было дополнено очень странным сообщением, гласившим: «Отмечается, что Томас Манн заявил журналистам, что не будет больше писать романов. <…> Он намерен поселиться в своей вилле на Французской Ривьере»[277]. Скорее всего, снова произошла ошибка в передаче данных, так как Томас Манн никогда не делал подобного заявления и не владел виллой во Франции.