«Я не попутчик…». Томас Манн и Советский Союз

К концу 1934 года началась переписка между Томасом Манном и редакцией московского журнала «Интернациональная литература». Во время путешествия в США летом 1935 года писатель завязал знакомства в кругах политической элиты, включая президента Рузвельта. В интервью «Вашингтон пост» он благожелательно высказался о коммунизме. Таким образом, установился статус, в котором Томас Манн был особенно интересен Советам и пользовался их особым расположением, – симпатизант СССР с мировым именем, со связями в Белом доме и высших медийных сферах США. В последовавшие годы в Москве вышло собрание его сочинений в шести томах. Гонорары в виде исключения переводились ему в валюте в Швейцарию. Его несколько раз приглашали посетить СССР. Оказанные ему знаки внимания окупились особенно в период с его переезда в Соединенные Штаты в 1938 году и до заключения советско-германского пакта в 1939 году. В очерках и интервью он предостерегал американцев от симпатий к Гитлеру и выступал за доверие к СССР.

Личное дело Томаса Манна из учетного сектора отдела ЦК ВКП(б) (с 1952 года – ЦК КПСС) показывает, с каким интересом Советы наблюдали за его деятельностью. Так как она фиксировалась и оценивалась сразу несколькими советскими ведомствами, не исключено, что по нему существуют и другие, возможно, еще не рассекреченные материалы.

Оппозиционный настрой Томаса Манна к антикоммунизму официальной Америки сделал его союзником Советов в холодной войне. Его поездки в ГДР в 1949 и 1955 годах были большим успехом для всего коммунистического мира. При этом они не так сильно вредили его репутации на Западе, как это было бы в случае путешествия в СССР. Восточная Германия, независимо от политического строя, была частью немецкого культурного пространства, с которым он себя отождествлял. Время от времени Томасу Манну приходилось заверять оппонентов в своей приверженности Западу, но это не вызывало никакой негативной реакции со стороны его советских кураторов. Напротив: для миролюбивого имиджа Советского Союза было очень выгодно, что с ним тесно сотрудничал знаменитый «буржуазный» писатель и сторонник западных ценностей.

Несколько неловких попыток «развенчать» Томаса Манна было предпринято «правоверными» немецкими коммунистами, но и они были оперативно блокированы Вальтером Ульбрихтом и Иоганнесом Бехером. Нескромное использование его имени некоторыми антивоенными организациями происходило по инициативе западноевропейских активистов, например Фредерика Жолио-Кюри. Из официального советского источника никогда не последовало ни одного слова открытой критики Томаса Манна. С его именем советская сторона всегда обращалась осторожно и деликатно.

Кульминацией его антивоенной деятельности могла бы стать Сталинская премия мира, от которой ему, однако, пришлось дипломатично отказаться. Этот вопрос также был выяснен и урегулирован советской стороной с максимальными тактом и уважением. Никаких проблем у Томаса Манна не было и с выплатой гонораров в валюте за издание его книг в СССР. Сотрудник советского посольства в Берне доставлял ему их наличными на дом.

После смерти в 1955 году Томас Манн не был забыт в СССР. В течение десятилетий его имя занимало почетное место в советском культурном пантеоне, а марксистско-ленинская наука посвятила ему немало обширных исследований.

Был ли Томас Манн «попутчиком» большевиков в том смысле, в каком это слово понимали в Америке Трумэна?[447] На взгляд жестких консерваторов, он, безусловно, сочувствовал коммунистическим идеям и целям, хотя и не состоял в партии, и поэтому однозначно подпадал под это определение. Но по сравнению с такими трубадурами Ленина-Сталина, как Шоу и Фейхтвангер, Томас Манн был лишь умеренным симпатизантом. Опусов, подобных «Москве 1937», из-под его пера не выходило.

Весомо и обоснованно другое обвинение, выдвигавшееся его оппонентами, – обвинение в двойных стандартах. Томас Манн судил о национал-социализме по его преступлениям, а о коммунизме – по лучезарным картинам его пропаганды. Он долго и напряженно размышлял о том, как безумные идеи национал-социализма могли завладеть «культурным немецким народом», которому они, по мнению Томаса Манна, были глубоко чужды. В речи на гетевских торжествах 1949 года он назвал гитлеровский режим более скверной чужеродной оккупацией, чем разделение побежденной Германии на оккупационные зоны[448]. Отношение между доктриной коммунизма и Россией представлялось ему совершенно обратным. В советской власти он не видел никаких признаков оккупации, а коммунистические идеи всегда ассоциировал с будущим, справедливостью и оптимизмом. Достижения Советов – мнимые или истинные – он объяснял этими идеями, а террор и насилие, когда их невозможно было замолчать, – некими якобы присущими «русскому характеру» негативными качествами. Сопоставление двух систем по числу жертв, методам террора и его идеологическому обоснованию Томас Манн отвергал с порога.