Я не провидица

— Почерк как почерк, — пожимаю плечами. — Я против гендерных стереотипов.

Велесов хмыкает и открывает одну из первых страниц. Рядом с именем приговоренного стоит жирный красный крест. Этого я не спасла. Даже не попыталась.

— Должен признать, постаралась ты на славу. Такие разные люди, такие разные смерти.

— И спасения, — добавляю я и замираю под его тяжелым взглядом. — Всех уже проверил?

— Нет, только погибших. А вот спасения доказать сложнее. — Велесов стучит указательным пальцем по странице. — Расскажи об этом.

— Он из первой пятерки, — бормочу я, уткнувшись в кружку. — Потому не выжил.

Я не хочу говорить, что тогда ни во что не верила. Что полгода продержала блокнот под матрасом. Что понадобилось пять жертв, чтобы я убедилась в правдивости записей сестры. И еще пять, на которых я училась уговаривать, убеждать, мешать, заставлять… Потом была пара успехов, новый провал, снова успех…

В конце концов я наловчилась, но людей это уже не вернет. Периодически на меня накатывает чувство вины, и даже ментальная гимнастика в стиле «ну я же не обязана, им было суждено и т. д.» не спасает. Потому разговоры о погибших далеко не в топе моих любимых тем.

Как ни странно, Велесов это принимает и долистывает до страницы с первой желтой звездочкой вместо красного креста. Надо, кстати, такую же рядом с его именем нарисовать. Если вернет блокнот.

— А этот?

— Илья, — киваю я. — Девятиклассник на тот момент. Поспорил с друзьями, что спрыгнет с козырька в сугроб. А там под снегом штырь железный.

— Предупредила?

— Убрала сугроб.

Велесов улыбается и листает дальше. Спрашивает еще о парочке спасенных. Я рассказываю не то чтобы охотно, но довольно спокойно. Он прав, спасения доказать сложнее. Будь я аферисткой, могла бы в качестве выживших записать кого угодно и наплести какой угодно чуши о том, как предотвратила трагедию, а никто и не заметил. Правда, не знаю, зачем нужна такая афера, но некоторые из всего могут извлечь выгоду. Я указываю на тех, с кем вступала в личный контакт, кого убеждала, как Велесова. Пусть проверяет. А потом на террасе появляется хмурый Никита и, замерев в паре метров от стола, неловко переминается с ноги на ногу.

— Что? — поворачивается к нему Велесов.

— Яновна там чего-то с солью учудила, — бубнит охранник. — Кашу придется еще подождать.

Я закусываю губу, чтобы не рассмеяться, Велесов кривится и встает:

— Скажи, чтоб не мучилась. Мы найдем, где перекусить.

Я так и вовсе смела почти все круассаны и вполне продержусь до вечера, но если хозяин решил меня выгулять, надо ли спорить? Если, конечно, под «мы» он подразумевает себя и меня.

— Тебе долго собираться? — спрашивает Велесов, подтверждая мои догадки.

Я заправляю уже высохшие и распушившиеся волосы за уши, вспоминаю, как выглядела утром в зеркале, и развожу руками:

— Куртку надеть.

Велесову ответ и нравится, и не нравится одновременно.

— Ну хоть не в пижаме, — фыркает он и выходит из-за стола. — Тогда поехали. Никита, машину.

— Нет! — вскрикиваю я да поднимаюсь так резко, что стул едва не падает. И добавляю уже спокойнее: — Пусть Глеб везет.

Оба мужчины смотрят на меня с интересом. Вот только Велесов явно забавляется и гадает, что я задумала, а интерес Никиты исключительно профессиональный. Интерес профессионального мясника. Умей он убивать взглядом, я бы уже лежала на полу, разделанная на аккуратные аппетитные кусочки.

— Этому вчера по голове прилетело, — поясняю я, когда молчание становится невыносимым. — Пусть сначала у врача проверится.

Велесов задумчиво смотрит на охранника и наконец соглашается:

— И то верно. Отправь Глеба в гараж, а сам сегодня отдохни. Я вызову Гурьева, он тебя посмотрит.

Все-таки хорошо людям живется с личными врачами…

Судя по играющим желвакам и красным щекам, Никите есть, что сказать, но перечить шефу в этом доме не принято. Он отрывисто дергает головой, вроде как кивает, и уходит, сейчас больше напоминая деревянного Буратино, чем настоящего мальчика. А я растерянно гляжу на брошенный на столе блокнот.

— Бери с собой, — разрешает Велесов. — Пригодится.

Уезжаем мы, кажется, на точной копии взорвавшейся вчера машины. Ну, по моим ощущениям. Она черная, блестящая и на вид дорогая. В брендовой символике я не разбираюсь от слова совсем, хотя Лиса говорила, что в современном мире даже последняя деревенщина уже в силах отличить значок «мерседеса» от «ауди». Видимо, я совсем пропащая.

Мы с Велесовым сидим на заднем сидении и какое-то время молчим, а потом он спрашивает, куда мне хочется.

Я моргаю:

— Ты серьезно?

— Да. А в чем проблема?

— В том, что… — Я осекаюсь и с минуту пялюсь в спинку переднего пассажирского сиденья. — К чему все это? Чего ты хочешь?

— Разгадать твою игру, — улыбается он.

Я не поворачиваюсь, просто слышу эту улыбку.

— А если я не играю?

— Значит, я уверую.

— И что для этого нужно? — Теперь я смотрю на Велесова.

Он пожимает плечами:

— Подождем следующего в списке. Посмотрим, как ты будешь его спасать. Или не будешь. Смерть куда показательнее.