Я не провидица

— Думаешь, я ни разу не ездил на метро? У меня даже «Тройка» есть! — с гордостью сообщает он, будто не о проездном говорит, а минимум о докторской степени.

Еще и вытаскивает голубую карточку из нагрудного кармана — то ли готовился, то ли и впрямь всегда с собой таскает.

— Кататься, а потом ужинать? — уточняет.

— В «Эридан»?

— Можно и в «Эридан».

— И с хозяином нормально познакомишь?

Велесов замирает и глядит на меня с подозрением:

— С Даном?

— Не знаю, мы же еще не знакомы. А Дан — это сокращенно от?..

— Даниэл.

— Экзотика. В кого он такой уродился?

— В папу грузина и маму японку.

Я мечтательно вздыхаю:

— Красивый…

— Так, все! — не выдерживает Велесов. — Никакого «Эридана»! Едим дома, на кухне.

— Под простыней, — добавляю я и смеюсь. — Ну ты чего? А если б я про закат так сказала?

— В смысле? — Он все еще дуется и сопит, но слушает внимательно.

— Про закат над морем. Про орла в небе. Про цветок в волосах. Вот смотришь на что-то, и в груди ёкает: красиво. Так и с Даном…

— Ёкает, значит? — Велесов поджимает губы, кивает каким-то своим мыслям и хватает меня за руку. — Идем.

Я не спрашиваю, куда, хотя ужин, кажется, отменяется. И естественно, мы не идем, а едем. Пусть не на метро, как планировалось, зато только вдвоем, наплевав на истошные вопли Глеба нам вслед. Он все еще помнит свое взрывное фиаско и никак не может расслабиться — зачем нам на свидании суматошная наседка?

По дороге я умудряюсь задремать, а когда Велесов тихонько треплет меня по плечу и выводит из машины, понимаю, что мы у «Москва-Сити».

— Возьми зонтик, — прошу я, и он удивленно задирает голову.

— Ни облачка.

Я пожимаю плечами и послушно иду к одной из башен. До сих пор путаюсь в их названиях, но наша цель наверняка «Око». Просто именно там на крыше смотровая, а куда ж еще мог поволочь меня Велесов после подобного диалога…

В груди не ёкает, нет. Щемит. И чтобы не разрыдаться от умиления, я запрокидываю лицо к небу и любуюсь сверкающими в лучах заката гигантами. Я не говорю, что уже была здесь. Не говорю, что как-то очень долго стояла перед высокими перилами, оснащенными защитной решеткой, и думала, что преграда-то плевая…

Наверху людно, но в какой-то момент я просто перестаю замечать окружающих. Есть только руки Велесова на моих плечах, бесконечное апельсиново-алое небо над головой и высота, от которой внутри все переворачивается.

— Ёкает? — горячий шепот над ухом.

— Ёкает.

Велесов разворачивает меня к себе, и я жду жадного, жаркого поцелуя, но он касается моих губ так нежно, что к глазам снова подступают слезы. Я их смаргиваю, нарочно углубляя поцелуй. Пусть будет страстно, дико, больно, только не… так. Велесов поддается и вскоре уже прижимает меня к себе так крепко, что хрустят кости.

Мы не видим, как люди вокруг ходят от одного бинокуляра к другому; не видим, как за считанные секунды небо затягивает тучами; не видим, как отчаянно жестикулирует взволнованный гид. И когда сверху стеной обрушивается дождь, не размыкаем губ.

— Завтра поужинаем в Золотых мозгах, — говорит Велесов многим позже, когда мы лежим в его кровати, тесно прижавшись друг к другу. — Оттуда тоже вид отличный. И кухня неплохая.

— В каких-каких мозгах? — тихо спрашиваю я.

К горлу подкатывает тошнота. От нервов. От какого-то первобытного ужаса.

— В Золотых. Ты москвичка или где?

Москвичка. Родилась, выросла, живу. Вроде как. В последнее время я уже ни в чем не уверена, но вовсе не в том источник моих страхов.

— Это так ресторан называется?

Велесов смеется:

— Завтра увидишь и поймешь.

Не увижу, не пойму. Я вдруг осознаю это совершенно отчетливо. Не будет ни мозгов, ни ужинов. Ничего уже не будет. Но не в силах объяснить это свое предчувствие, я как всегда трусливо заталкиваю его поглубже, а сама еще сильнее вжимаюсь в Велесова.

Как в последний раз.

7. Что в имени тебе моем

Так странно, боль оставляет следы на наших лицах и делает нас похожими друг на друга.

(с) Стивен Кинг

Мне снится Лиса. В этом сне ей примерно как мне сейчас, значит мне самой едва исполнилось десять. Я пытаюсь что-то приготовить на неудобной новой плите, а сестра прямо здесь, в шаге от меня, ссорится по телефону с мужем.

— Зачем ты его позвал?! Я не просто так отказывалась. Он опасен, Олег, он… не поддается.

Ответа я не слышу, да и сам разговор мне не особенно интересен, их супружеские войны давно приелись, но на сей раз реакция Лисы неожиданно пугает.

Потому что она перестает кричать. И вообще больше ничего не говорит. Просто начинает тихо плакать. Беззвучно глотает слезы, вытирает щеки свободной от телефона рукой, некрасиво размазывая тушь, и молчит, молчит, молчит. Возможно, слушает мужа. А потом поднимает на меня жуткие, почти бесцветные глаза и вздрагивает, будто до этого и не подозревала о моем присутствии.

— Кто не поддается? — спрашиваю я.

Но Лиса лишь зажимает рот и мотает головой.

— Кто не поддается?

Почему-то кажется, что ответ на этот вопрос может все изменить.