Я не сдамся без боя!

— Странно, не странно… — проворчал Федор Филиппович. — Меня, лично, никто не спрашивает, странно мне это или нет. А если бы спросили, я бы прямо сказал: до одного места мне эти ваши странности, сколько можно с этими заразами цацкаться! Независимости они хотят? Да на здоровье! Депортировать всех к чертовой матери в двадцать четыре часа, обнести эту их кучку камней колючей проволокой в шесть рядов, благо запасы полезных ископаемых и производственные мощности это позволяют, выставить вокруг вооруженную охрану и забыть, что они там, внутри, вообще есть. Вот вам независимость, получите и распишитесь. Ешьте ее, пейте, одевайтесь в нее и обувайтесь, а наше дело сторона…

— Конструктивный подход, — разбирая леща, заметил Алехин. — А как же мировое сообщество?

— Мировое сообщество уже очень многое съело, съест и это. Один Афганистан чего стоит! В новейшей истории его кто только ни воевал, и ничего — и Афганистан на месте, и мировое сообщество помалкивает. Потому что открытый конфликт ядерных держав никому не нужен. Это как в старой поговорке: паны дерутся, а у хлопцев чубы трещат. Поэтому мировое сообщество как-нибудь переживет, даже если мы сровняем Кавказ с землей и устроим на его месте платную автомобильную стоянку на сколько-то там миллионов парковочных мест. Покричат, конечно, санкции какие-нибудь наложат, но очень скоро успокоятся и даже, может быть, задумаются: а не принять ли на вооружение наш положительный опыт? Им ведь тоже от выходцев из бывших колоний никакого житья нет, в Европе скоро белых людей вообще не останется, одни негры да мусульмане…

— Плевал я на Европу, — жуя, невнятно проговорил Алехин. — Так им и надо. Пустили к себе домой толпу обезьян, уравняли их в правах с людьми, а теперь не знают, в какое место еще их лизнуть, чтоб перестали обезьянничать и начали работать. А где они, чудаки, видели обезьяну с лопатой?

— Когда на сцену вышла русская обезьяна и сыграла на лопате, зал взорвался овациями, — задумчиво пробормотал Федор Филиппович, цитируя старый, времен холодной войны и железного занавеса, полузабытый анекдот.

— Вот разве что, — хмыкнул Алехин и глотнул пива. — Но как-то это все не по делу, слишком общо…

— Кухонная философия, — согласился Потапчук. — Голос из предбанника. А что ты предлагаешь — обсуждать конкретные меры по выковыриванию террористов со дна канализации? Мне этого на службе вот так хватает! — Он чиркнул по горлу распотрошенным лещом. — Да и тебе, я думаю, тоже. Что тут обсуждать? Ну, допустим, вычислим мы этого Юнусова, шлепнем или посадим, и что? Эти сволочи, как крапива: сколько ее ни коси, она только шире разрастается. И подумать только: всего один подонок, а сколько дел натворил! Сколько крови пролил, и сколько людей за приличную зарплату только тем и заняты, что пытаются его поймать! Непродуктивно это — всем скопом, с топорами и лопатами гоняться по комнате за одной-единственной мухой, когда во дворе гниет коровья туша, и около нее этих мух — миллион и еще немножко. Сначала надо убрать у себя из-под носа дерьмо, в котором они плодятся, а уж потом разбираться с отдельно взятыми экземплярами.

Алехин поаплодировал ему двумя лещами, стуча ими друг о друга и попутно их разминая.

— Браво! — воскликнул он и протянул одного из лещей Федору Филипповичу. — Держи, заслужил. Чеканная формулировка! А говоришь, не хочешь обсуждать конкретные меры. Между тем, ты сейчас сказал очень умную вещь. Если перевести ее на более конкретный, деловой язык, она будет звучать примерно так: наша политика на Северном Кавказе в очередной раз доказала свою полную несостоятельность и требует коренного пересмотра — разумеется, в сторону ужесточения. Верно?

— Я, лично, предпочитаю говорить о мухах и дерьме, — уклончиво ответил Потапчук. — Потому что в твоем переводе моя чеканная формулировка звучит как критика действий высшего политического руководства страны. Дешевое фрондерство простительно, когда ему предаются обыватели, но мыто с тобой — не обыватели! Нас за такие разговоры в два счета мехом внутрь вывернут!

— Но мы же здесь одни, — сказал Алехин и глотнул пива. — И даже записывающая аппаратура не работает. Никто нас не услышит, и мех наш благополучно останется снаружи…

— А какой смысл говорить то, чего никто не услышит? — с горечью произнес Федор Филиппович. — Это ведь все равно, что ораторствовать перед зеркалом — вроде, душу отвел, а толку никакого, все как шло, так и идет…

— И идет прямиком к новой войне на Кавказе, — вставил Алехин. — Причем такой, какой мы еще не видели. Если уж за оружие взялся Дагестан, наше дело табак. Вот-вот полыхнет, да не где-то в одном месте, а по всему Кавказу. И тогда опять придется начинать все с начала: полевая артиллерия, танки, бомбовые удары, десантура, ракетные обстрелы, катастрофические потери личного состава, комитет солдатских матерей, негры в камуфляже…

— Дались тебе эти негры, — сказал Федор Филиппович. — Возьми себе из детского дома арапчонка и по вечерам после работы таскай его за волосы, отводи душу…