Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

— Я готовил себя к этому все четырнадцать часов пути, — спокойно остановил Петров дочь. — Готовил к тому, что самолёт приземлится, телефон загрузится, и прилетит твоё сообщение о том, что Лены больше нет. Я думал об этом. И увидел кое-что, чего так сразу не заметишь… Ведь я буду знать, что она ушла счастливая. В последние дни она постоянно твердила, что хочет сделать для тебя хоть что-то полезное. Повторяла, что хочет показать дочери свою любовь. Я решил до конца своих дней утешаться тем, что любимая умерла счастливой. Она сделала, что хотела. Защитила, уберегла, доказала. И я уверен, это доставило ей настоящее удовольствие.

— Ты на меня… не сердишься? Ведь это я виновата.

— Доченька, да господи… ну при чём же здесь ты? — Петров взял руку Юны в свои тёплые ладони, энергично сжал. — Если уж кого и винить из нашей семьи, то меня. Это я поддержал твою мать в решении ехать следом и присматривать за тобой. Она рвалась, очень хотела поиграть в тебя, поиграть в эту детскую слежку, а я… поощрил. Она обещала следовать за тобой незаметно. Сказала, что постоянно будет рядом. Я вот только думаю: что же я такой невезучий. Решил: пусть двадцать пять лет назад не вышло, а всё-таки сейчас будет у меня семья. Жена, дочь… — Петров судорожно вздохнул, на секунду спрятал лицо в Юниных ладошках. — Дура-то она дура, конечно. Но я в восхищении от неё, знаешь. Всё-таки она у нас жена и мать года… не находишь? И я ею горжусь, горжусь своей драгоценной женой. Я её просто обожаю, эту невменяемую дуру. Хоть что ты со мной сделай.

— Я почитал в интернете. Можно жить и с одним лёгким, оно адаптируется и принимает на себя все функции. Организм компенсирует потерю, — сказал, подходя, Еремеев.

— Но не у этой тупой курицы, у которой обструктивный бронхит! — с неожиданной яростью вскричал Петров. — Убил бы к чёртовой матери. Ну ничего, пусть только выживет, будет дышать, как миленькая.

Через две недели стало ясно, что в состоянии Ельниковой с её упрямством понемногу наметились положительные сдвиги; Петров практически всё время проводил в больнице и настаивал, чтобы пока дочь не волновала уязвимую мать.

— Как она? Хоть чем-нибудь шевелит? — в тревоге подбегала к отцу Юна.

— Пока только мозгами. Но для таких идиоток это грандиозный прогресс, я считаю.

— Курить не просит?

— Ты знаешь, чего она просит у тебя, доча.

— Я не могу, — у Юны снова на глазах выступали слёзы. — Вот настолько плохой, злопамятный я человек, папа. Она спасла мне жизнь, пожертвовала собой, своим здоровьем, вашим с ней безмятежным будущим и возможностью заниматься любимым делом… а я… я всё ещё не могу простить ей то, что чувствовала… когда видела, что Авдотья онлайн.

Когда информация разлетелась в СМИ, Юне начали приходить письма от старых знакомых. Своим бывшим студентам из России Юна ответила дежурно и бодро: «Спасибо за поддержку, ребята! Работайте с удовольствием и помните: в жизни всякое бывает!».

Юна не понимала, что с ней происходит, и как она может так легко отказываться от общения с бывшими одноклассниками и однокурсниками, с ребятами из Питера, о внимании которых совсем недавно мечтала, которым пыталась навязать свою любовь и дружбу. Ведь положа руку на сердце, люди-то были совсем не плохие. Но они были свидетелями её слёз, её унижений; и в будущем она их рядом с собой не видела. А кого видела? Неужели только отца и мужа? Муж… отец… какие непривычные, чужие слова — которые, как ей думалось, никогда не будут иметь к ней никакого отношения.

— Как же так? Я же мечтала о том, чтобы быть частью нормальной семьи, — поделилась Юна с Еремеевым. Тот мягко напомнил:

— Не чужой семьи. Ты мечтала о маминой любви и о собственной семье. Помнишь, я тебе сразу сказал, как только узнал про вас с Ельниковой. Ты искала маму. И продолжаешь искать. А ведь нужное рядом. Бери смелее, Юна. Возьми то, что твоё. Что всегда было только твоим, предназначалось одной тебе, для тебя.

— Я не смогу вернуть то, что у меня к ней было, Феликс.

— А и не надо. Пускай будет что-то новое — как считаешь? На мой взгляд, ты слишком много думала о том, как ты её отпинаешь, накажешь, отомстишь, причинишь лютую боль… А ты подумай не о ней, а о себе. Подари себе эту радость — один раз в жизни ощутить себя ребёнком, любимым обоими родителями. Помнишь, как ты мне завидовала всегда, что мне выпало на долю такое счастье?

Юна много думала об этом — и так уставала от мыслей, что, казалось, лучше бы совсем не иметь головы. Однажды Петров со вздохом признался ей:

— Она так хочет тебя видеть… Очень просится поговорить. Я сказал ей, что ты пока не готова.

— Почему же? — неожиданно для себя самой возразила Юна. — Я приду к ней завтра, если можно.

— Давай только в два, ненадолго. После процедур. Дыгывырились? — шутливо сощурился Петров; но Юна видела, что отец нервничает, и поспешила его успокоить:

— Обещаю тебе, что не скажу лишнего.