Я не скажу, кто твоя мама (СИ)

— Ответ очевиден, Ира. Можно мне тебя так называть? Ира, виновата только я, тебе это прекрасно известно. Это я все эти годы между вами стояла. Какая несправедливость: твоего ребёнка убил муж-психопат и подсунул чужого, наобещал тебе, убитой горем, чёрт знает что; но девчонка тебя не любит, а тянется к той, с которой её разлучили в первый же год жизни. Будто что-то чувствует. Жаль, что вся любовь, которая предназначалась тебе, досталась мне. Хотя постой-ка! Ни капли не жаль! Да, я ничего не сделала для дочери, в отличие от тебя… Но вы с твоим муженьком лишили меня этой возможности. Ведь это Кроненко с сообщниками украл у меня дочь — а ты послушно взяла ребёнка и в тот же день увезла в Нижний вместо того, чтобы бежать с ней в милицию! Но ничего, и это я понимаю: ты хотела заменить умершего ребёнка, отдала ей любовь, предназначавшуюся твоей дочери, настоящей Юне. И теперь Юна — твоя дочь, а не моя. Ты же не убьёшь свою дочь, верно? Юна могла бы тебя полюбить, может быть, ещё и полюбит, что бы она сейчас ни говорила и ни думала; она не любила тебя раньше просто потому, что это мы с мужем так её настроили, так любили её, что она не смогла этого забыть и всегда чувствовала связь с нами.

Ирина слушала как заворожённая; её рука с пистолетом опускалась всё ниже. Юна почувствовала себя в относительной безопасности и, пятясь, отбежала в подворотню из поля зрения лже-матери. Она хотела позвонить в полицию; но, видимо, кто-то, — а может быть, и сама Ельникова до того, как выйти к ним, — всё-таки уже увидел в окно и вызвал наряд, потому что она услышала сирену и почти сразу — полицейских:

— Бросьте пистолет. Бросьте пистолет, сейчас же! Бросьте и поднимите руки, кому говорю!

— Я ей всё отдала, вырастила, как свою, хотя он меня бросил! Кто… кто ответит за то, что она меня не любит?! Где девочка, которая должна была бы любить меня? Нету её! У меня даже могилы нет, чтобы туда прийти поплакать! Кто знает, где он её похоронил? Кто теперь скажет? Это же ты виновата! Подсунулась со своим ребёнком! Если бы не ты — моя Юна была бы жива, она была бы совсем другой, она бы меня любила! — Юна с детства слышала этот крик, знала каждую его нотку, каждый перепад интонации; и знала, что за таким криком всегда следовало самое страшное — Ирина полностью теряла над собой контроль.

— Бросайте пистолет! Бросьте и поднимите руки!

«Она не бросит. Ни за что не бросит», — в ужасе подумала Юна. И сразу услышала выстрелы. Сколько раз выстрелили? Ей показалось, что кого-то расстреляли. Целая серия выстрелов — три, пять, а может, десять?.. Потом она узнала, что Ирину застрелили на месте. Но перед этим она успела трижды выстрелить в Ельникову — стреляла до конца…

— Юна, Юночка! — Петров тряс дочь за плечо. — Вставай, ты что легла у батареи? Давно тут лежишь?

— Я спала… Вы прилетели? — воскликнула Юна, увидев Еремеева.

— Что хирурги сказали? Где вообще все? Фил, сбегай, поищи старшую сестру на этаже.

Вскоре к ним вышел врач. Петров еле нашёл в себе силы спросить:

— Как она?

— Пулевые ранения — неудачные, задеты крупные бронхи, дополнительные травмы нанесли осколки рёбер. Пострадало правое лёгкое, — главный хирург вздохнул. — Залатать не вышло, ребята. Это никто бы не смог. Пришлось удалить. Если будет жить, то с одним. А лёгкие у вашей жены вы догадываетесь какие.

— Какие? — мрачно спросил Петров.

— Да такие, что видно, что заядлая курильщица. Вон какой хронический обструктивный бронхит развился. Если выживет — больше ей этого нельзя будет. Никаких сигарет. Ещё одна пуля застряла в позвоночнике. С этим попроще, вытащили, даже ходить бы смогла. Просто не сразу. Какое-то время в коляске, потом восстановление. Долгое.

— Что можно сейчас для неё сделать?

— Сейчас ничего. Выкарабкается — про реабилитацию всё расскажем. Сейчас главное, чтобы из наркоза вышла, и чтобы без последствий. Состояние крайне тяжёлое. Гарантий не даю. И никто вам их не даст. Пневмонэктомия после травмы ассоциирована с очень высокой летальностью. Сами понимаете…

— Я видела в новостях, знаем, что вы пережили, — с сочувствием глядя на них, проговорила полная пожилая медсестра. — Всё для вас сделаем, вы не бойтесь. Она в хороших руках.

— Всё сделаете? Вот и пристройте к жене в палату, когда из реанимации переведёте, — вызывающе посмотрел Петров на дежурную медсестру.

— Так ведь койкоместо… — начала было та.

— Мне всё равно как: хоть кресло поставьте, хоть стул, хоть в углу соломы насыпьте. Я остаюсь. Пока она в реанимации — расположусь тут на стульях в коридоре.

Когда медсестра ушла, Юна робко спросила:

— Папа, а что ты будешь делать, если она… ну…

— Если помрёт? — переспросил Петров. — Ну, значит, получит по заднице. Я предупреждал её, что если она снова меня бросит, второй раз клятву нарушит — мало не покажется. Но мне почему-то кажется, что она выкарабкается. Она ведь упрямая… Такая же, как и ты, Юна.

— Папа… я боюсь за твоё сердце, и…