Я не тормоз

Правда, иногда она говорит — как тебе этот звездочёт на занавесе? Мой.

И я вспоминаю, что видел его. На кухне. Когда она утром кашу варит, мешает в кастрюле, а вокруг листочки валяются. И каша потом… Э. Ну, не в каше счастье, тем более, овсянку никто и не любит особо. И тогда заканчивается яичницей.

А потом — бац, звездочёт с листочков этих на занавесе. В огромном театре. Красиво.

* * *

А вообще я сейчас люблю в театр приходить. Не на спектакль, а с изнанки. Мне нравится, что можно зайти со служебного входа. И там все ходят: балетные в своих тёплых тапках или просто в шерстяных носках. Певцы в гриме. Или не в гриме. Я про одного думал, что он вроде монтёра какого-то. Пока в новостях его не увидел по «Культуре», мама всегда смотрит, когда про её театр показывают. Оказалось, не монтёр никакой, а знаменитость.

Ну и оркестровые там тоже ходят, за сценой. На вид — обычные люди, но я уже знаю, что они в каких футлярах носят. Длинный футляр, прямоугольный или такой морковкой — скрипка или альт. У тромбона — длинный, с одной стороны круглый. Для раструба.

Виолончель ни с чем, конечно, не перепутаешь. А самый замысловатый футляр у валторны. Тоже не перепутаешь. Валторновый футляр похож на задачу геометрическую, когда в разных проекциях то круг, то квадрат, и непонятно, что это за штука такая вообще.

Я ходил и в оркестровую яму, смотрел, как они там чего. Но вообще я музыку не очень люблю. Интересно, конечно, но сидеть три часа слушать концерт я бы не стал, если только музыка, без действия на сцене. А спектакли бывают красивые. Правда, меня чаще всего всё равно вырубает, и я думаю о своём. А потом опять включаюсь. Такой переменный ток в голове. И мой «отдельный транслятор» по-прежнему работает. Всегда выясняется, что я что-то видел, чего не было. А я думаю, это просто другие смотреть не умеют. Там же гораздо больше, чем то, что все видят.

В общем, я больше всего люблю за сценой. Просто смотришь — как кто туда идёт, как выходят… А ведь там они совсем другие. ЧуднО это. И потом, всё же когда ты смотришь спектакль. Тебя будто сажают и говорят: смотри! Слушай! Тебе же показывают! … Я так не люблю. А когда за сценой, ничего не должен. За кулисами я как-то целое отделение простоял. Забыл даже, что меня мама ждёт в другом месте и ищет по всему театру.

Но там тогда вот что было. Иногда оркестранты поднимаются из ямы и играют за сценой.

Это вот они и были. Медные духовые. Мама говорит, почему-то медные духовые называют «бандой». Я раньше думал, это шутка. Но потом слышал, как помреж орал кому-то: банда где? Давно уже здесь должны быть!

Помреж, помощник режиссёра. Тоже смешное слово, слышится «помрёшь». «Где помреж?»

— спрашивают. А я слышу: «где помрёшь?». И думаю, ну и вопросы решают они в своём театре.

Так вот, тогда я за сценой простоял. Потому что была труба. Негромко так играла. Но красивая, зараза.

Там у них за сценой телевизор стоит, то есть не телевизор, а монитор. И по нему дирижёра показывают из ямы. Трудно это — они тут, за сценой должны вместе с оркестром в яме сыграть. Для этого дирижёр им в мониторе палочкой машет, чтобы совпадало.

И там один такой есть, маленький трубач. Шутит всё время. Взрослый, просто ростом маленький, чёрный такой, на цыгана похож. Вот. Я сразу понял, что он главный. Первая труба. Я на него смотрел. Кажется, ничего ему не стоит на трубе играть. Будто просто наигрывает себе. Только подносит к губам мундштук — и сразу музыка.

Я потом неделю ходил с этим звуком внутри, с голосом трубы. А спектакль забыл, как называется. Опера какая-то, может, «Кармен». А может, и нет. Чего-то там про любовь-кровь. Ну, как всегда.

Я сейчас редко с мамой в театр хожу. Должен же с Лёвкой кто-то быть, когда она в театре. Вот он вырастет скоро, будем вместе ходить. Я ему покажу этого, с трубой. Ну и потом, хоть у меня и свой отдельный транслятор, мне нравится, какую он в театре ловит волну.

* * *

Макароны

Лёвка носится по квартире и орёт. Орёт в том смысле, что поёт. Песни его, например, такие:

— П’овода, п’овода, п’овода-а-а-а!
Везде п’овода, да-а! Чё’ные п’овода-а!!!

Мне кажется, у меня из ушей уже лезут провода эти.

А мне надо его накормить. Такая вот незамысловатая задача.

Я ничего не могу делать, ни о чём думать, у меня клубок проводов вместо мозга!

— Лёва! Перестань уже!

— П’овода-а-а!

Я хватаю его и трясу. Получается «проводададада!»

На детей нельзя орать. И я знаю по себе: когда на меня орут, это бесполезно. Если орут, то я перехожу в режим ожидания, просто жду, пока перестанут. И потому сейчас я тихо, спокойно и сдержанно говорю ему:

— Если ты, мелкое бесполезное существо, ещё раз заорёшь свои провода. То я тебя запру на балконе. А там холодно.

— Не буду п’о п’овода, — говорит Лёва.

— Честно?

— Честно-п’ечестно!