Я не верю

– Выпей, – Олег подаёт мне бокал с водой.

Мы находимся в его кабинете, дверь закрыта на ключ. Я сижу на кожаном диване напротив рабочего стола заведующего.

– Не хочу, – отвечаю я, не смотря на друга.

– Пей, я сказал, – настаивает он, вкладывая в мои руки стакан.

Делаю несколько глотков и отставляю его. Не хочу показывать Мартынову дрожь в руках, поэтому сцепляю пальцы в замок и зажимаю его между коленями.

Олег присаживается рядом со мной, подаёт мне пачку сигарет. Я не курю, но сейчас не отказываюсь, всё-таки впервые на моём операционном столе умирает пациент. Олег тоже закуривает, хотя давно бросил. Мы молча курим, каждый думает о своём.

– У него не было шансов, – наконец, Олег прерывает тишину.

– Если бы его оперировал ты, то был бы, – выдыхаю горький дым. Снова затягиваюсь.

– Ты же знаешь, на Коршунова надавили.

– Конечно, главу автомобильного холдинга должен оперировать сам Мартынов, – усмехаюсь над парадоксальностью ситуации. – С его раной в плече любой студент справился бы. Пуля прошла на вылет, там делать-то нечего было. А этого парня изрешетили, как сито.

– На то он и телохранитель, работу свою выполнил добросовестно, закрыл собою начальника, – Олег тушит сигарету в стакане. – А в том, что он не надел на себя бронежилет, нашей вины нет. Ты сделал всё, что смог.

– И всё равно я считаю – у него был шанс.

– Не было. И я тебе это говорю не потому, что хочу успокоить, я тебе не мамка, чтобы перед тобой выплясывать. Говорю тебе это, как более опытный хирург, как начальник. Твоей вины в его смерти нет, ты боролся до последнего, но раны оказались несовместимы с жизнью. Такое бывает. Не всегда из операционной мы выходим с гордо поднятой головой. Такова профессия. Успокаивайся давай. Домой иди.

– У меня ночная смена.

– Сам отработаю. Глеб, не спорь, иди домой. Даю тебе три дня на принятие решения.

– Какого? – непонимающе смотрю на друга.

– Уйти из профессии или снова встать у операционного стола, – серьёзно произносит тот. – Не смотри на меня так, многие начинающие и даже опытные хирурги ломались, столкнувшись со смертью пациента. Я не просто так даю тебе этот перерыв, я знаю, о чём говорю. В своё время Коршунов поступил со мной точно так же, и я благодарен ему за это. Перезагрузка обязательна. Посиди дома или езжай на дачу, взвесь всё и прими окончательное решение, больше такого шанса я тебе не дам. Но учти, если в руки возьмёшь скальпель, то о случившемся сегодня ты должен забыть. Самобичевания в операционной быть не должно. Только холодная голова и уверенные руки.

– Я тебя понял, – тоже тушу сигарету и встаю с дивана. – Спасибо.

– Три дня, Глеб, – сильное мужское рукопожатие на прощание.

Снимаю халат прямо в кабинете Мартынова, бросаю на диван и ухожу, не оглядываясь. До сих пор не могу отойти от фразы анестезиолога: «фиксируем время смерти». Перед глазами лицо пациента. Ведь у него ещё вчера была жизнь: родители, семья, друзья, возможно, собака или кошка, дача, машина, шашлыки по выходным. Его любили и ждали с работы. В приёмном покое сидит его жена с маленькой дочкой, пяти лет вроде. Выйдя из лифта, сразу нахожу их глазами. Женщина плачет, прижимая к себе ребёнка. Рядом с ней Коршунов и Настя. Она уже знает, что я не смог. Пряча глаза, прохожу мимо. Мне стыдно и горько оттого, что у меня ни черта не получилось. По сути, стыдиться мне не за что, я пытался спасти этого мужчину, но смотреть в заплаканные глаза его жены не могу решиться, мне самому больно. Если бы он надел бронежилет, тогда всё сложилось бы иначе.

В ординаторской Юля и Света. Не говоря ни слова, беру свою верхнюю одежду и выхожу.

– Глеб, – окрикивает меня Юля, но я не оборачиваюсь.

На улице встаю прямо в дверях центра, люди толкают меня, чтобы войти или выйти, бубнят что-то, возмущаются. А я шагу сделать не могу. Будто знаю, что, сделав его, обратно не вернусь. В спину меня резко толкает выходящий из здания мужчина, вынуждая тем самым сделать несколько шагов вперёд. Он скрывается в аллее, а я оборачиваюсь, смотрю на вывеску центра. Вспоминаю тот день, когда впервые вошёл в эти двери. Молодой и амбициозный мальчишка. Я действительно верил, что буду только спасать, желал быть героем, я не хотел видеть смерть, не хотел ощущать чувства беспомощности и безвыходности. Сейчас я опустошён и раздавлен, мои амбиции и мечты загнулись под гнётом реальности. И я честно не знаю, как мне быть дальше. Сейчас мысли о следующей операции внушают страх и

тремор в руках. Я смотрю на дрожащие пальцы и не понимаю, готов ли снова взять скальпель, хочу ли я этого. В куртке вибрирует сотовый, отвечаю.

– Сынок, у тебя всё хорошо? – мама. Она всегда меня чувствует. Слегка улыбнувшись, отвечаю:

– Почти, – язык не поворачивается сказать правду. – У меня внеочередной отпуск на три дня. Я еду домой.

– Хорошо. Я тебя жду.

Сажусь в машину, все ещё держу в руках сотовый. Сам набираю Ольгу. Она очень быстро отвечает. Ждала моего звонка.

– Знаешь? – сходу спрашиваю я.

– Знаю.